25 
— Альберт не просто помогал мне. Когда я целые дни напролет сидел в грязных траншеях, он сторожил, чтобы я мог поспать без страха быть захваченным врасплох. Он носил сообщения вверх и вниз по траншеям, чтобы мы не наделали ошибок в исполнении приказов. Он предупреждал нас об опасности, чуя приближение врага задолго до того, как наши глаза и уши могли обнаружить кого-либо. — Кристофер сделал паузу, взглянув на натянутое несчастное лицо матери. — Я обязан ему жизнью, и он вправе рассчитывать на мою преданность. И, несмотря на его неприглядное и враждебное поведение, я люблю его. — Он бросил взгляд на Альберта.
Хвост Альберта восторженно забарабанил по полу.
Одри выглядела неуверенной. Его мать — рассерженной.
Кристофер допил чай в полной тишине. Ему было чрезвычайно больно видеть произошедшие в обеих женщинах изменения. Они казались похудевшими и бледными. Волосы его матери поседели. Причинами таких перемен, без сомнения, стали продолжительная болезнь Джона и почти год траура.
Уже не в первый раз Кристофер подумал о том, сколь достойно сожаления, что правила траура налагают такие ограничения на людей, в то время как им на пользу, скорее, пошли бы общество и приятные развлечения.
Поставив на поднос недопитую чашку чая, его мать отодвинулась от стола. Кристофер встал, чтобы придержать ей стул.
— Я не могу наслаждаться чаепитием, когда это животное уставилось на меня, — сказала она. — В любую минуту оно может прыгнуть и вцепиться мне в горло.
— Его поводок привязан к дивану, матушка, — заметила Одри.
— Не имеет значения. Это дикое создание, и я ненавижу его.
Она стремительно покинула комнату, высоко задрав голову от негодования.
Освободившись от необходимости придерживаться хороших манер, Одри положила локти на стол и подпёрла рукой подбородок.
— Твои тётя и дядя пригласили её пожить у них в Хартфордшире, — сказала она. — Я уговорила её принять их предложение. Ей необходима смена обстановки.
— Дом слишком мрачный, — заметил Кристофер, — почему закрыты все ставни и задёрнуты шторы?
— Свет причиняет боль её глазам.
— Дьявол это делает, — Кристофер уставился на неё, слегка нахмурившись. — Она должна поехать. Слишком долго она пряталась от людей в этом склепе. И ты тоже.
Одри вздохнула.
— Почти год. Скоро закончится мой полный траур, и я смогу придерживаться полутраура.
— А что собой подразумевает полутраур? — спросил Кристофер, имея весьма смутное представление о таких чисто женских ритуалах.
— Это означает, что я могу перестать носить вуаль, — без энтузиазма ответила Одри. — Мне будет разрешено носить платья серого цвета и цвета лаванды, а также украшения без блеска. И я смогу посещать некоторые неофициальные приемы при условии, что не буду получать от этого удовольствия.
Кристофер саркастически фыркнул.
— Кто придумал эти правила?
— Не знаю. Но мы должны следовать им или испытаем на себе гнев общества. — Одри помолчала. — Твоя мать сказала, что не будет переходить в полутраур. Она намерена носить чёрное до конца жизни.
Кристофер кивнул, ничуть не удивлённый. Привязанность его матери к Джону только усилилась в результате его смерти.
— Очевидно, каждый раз, глядя на меня, она думает, что на месте Джона должен был быть я.
Одри открыла рот, чтобы возразить, но затем закрыла его.
— В том, что ты вернулся живым, едва ли есть твоя вина, — наконец, произнесла она. — Я рада, что ты здесь. И верю, что где-то в глубине души, твоя мать тоже радуется этому. Но за прошедший год она стала немного неуравновешенной. Я не думаю, что она всегда отдает себе отчёт в своих словах и поступках. И полагаю, что время, проведённое за пределами Гэмпшира, пойдёт ей на пользу. — Она помолчала. — Я тоже намереваюсь уехать, Кристофер. Хочу навестить свою семью в Лондоне. Было бы неприличным для нас оставаться здесь вдвоём без компаньонки.
— Если хочешь, через несколько дней я провожу тебя в Лондон. Я намерен отправиться туда, чтобы повидаться с Пруденс Мерсер.
Одри нахмурилась.
— Ох!
Кристофер ответил ей вопросительным взглядом.
— Я делаю вывод, что твоё мнение о ней ничуть не изменилось.
— Изменилось. Оно стало ещё хуже.
Кристофер не мог не вступиться за Пруденс.
— Почему?
— За прошедшие два года Пруденс приобрела репутацию неисправимой кокетки. Её заветное желание — выйти замуж за богатого мужчину, предпочтительно с титулом — известно каждому. Я надеюсь, ты не испытываешь иллюзий, что она тосковала по тебе во время твоего отсутствия?
25 
