30 
Леди Милфорд со своими друзьями тоже пришла на концерт. Она была в великолепном платье оливкового цвета, а в волосах у нее сверкали бриллианты.
Она была старше большинства других дам, но выглядела так по-английски величественно, что затмевала собой многочисленных красавиц, сидевших в зале.
Гизела решила, что ей обязательно нужно поговорить с ней об Англии: она надеялась, что в один прекрасный день отец все же предстанет перед лондонской публикой.
Выступление отца было, как всегда, встречено бурными овациями.
Венская пресса называла его величайшим скрипачом современности, и жители города валом валили в театр, чтобы послушать его игру.
Сцена была усыпана цветами, и Гизела знала, что сегодня отец получит бесчисленное количество приглашений на ужин.
После концерта он зашел за ней в ложу, и, глядя на него, Гизела с восхищением подумала, что, не считая, конечно, Миклоша, в мире не найти более ослепительного кавалера.
Пол Феррарис был одет в элегантный вечерний костюм, который сидел на нем безупречно. На голове у него был цилиндр, в руке – трость с золотым набалдашником, а на плечи был накинут дорогой шелковый шарф, окантованный красным. Гизела подумала, что понимает тех женщин, которые, встретив Пола в коридорах театра, провожают его долгими томными взглядами.
Но Пол Феррарис видел только одну женщину – свою дочь.
– Извини, дорогая, что задержался, – сказал он Гизеле. – Меня вызывали на бис четыре раза!
– Я думала, вас вызовут еще и в пятый, – ответила она.
– Да, так хотел режиссер, но я всегда считал, что лучше оставлять публику отчасти «голодной». Это правило относится не только к толпе, но и к отдельным людям.
Гизела поняла, что отец находится в прекрасном расположении духа и все вокруг доставляет ему удовольствие, даже собственные шутки.
Спустившись вниз по мраморной лестнице, они вышли из здания театра и сели в ожидавший их экипаж.
Карету окружила толпа поклонников. Некоторые заранее вышли из театра и специально ждали Пола Феррариса, чтобы еще раз выразить восхищение своему кумиру. Другие, у которых не было денег, чтобы купить себе билет на концерт, надеялись хоть краем глаза взглянуть на того, кого так превозносили театральные критики и пресса.
Пол Феррарис приветственно помахал им рукой, и экипаж тронулся.
– Папа, но ведь король музыки – Иоганн Штраус, – с улыбкой сказала Гизела. – Он будет ревновать.
– Сомневаюсь, – ответил отец. – Я ведь не собираюсь сочинять музыку, которая покорила бы мир и заставила его кружиться в танце.
Они ехали недолго и скоро остановились у ярко освещенной двери с большой подсвеченной вывеской «Иоганн Штраус».
Впервые за весь день Гизела весело улыбнулась. . Отец открыл перед ней дверь, и она вошла в танцевальный зал.
Зал был великолепно декорирован. На балконе второго яруса располагался оркестр.
Посередине зала, на блестящем зеркале паркета уже кружились пары, а вокруг стояли столики, за которыми сидели люди – ужинали, пили вино и смотрели на танцующих. Гизела подумала, что, наверное, здесь собралась вся элита венского общества.
Женщины были одеты модно и очень изысканно, на многих были дорогие диадемы и драгоценные украшения.
Гизела удивилась невероятному количеству грима на их лицах. Еще чуднее показались ей ресницы многих дам, сильно накрашенные и удлиненные чуть ли не в два раза.
Они с отцом расположились за столиком, откуда были видны и танцующие, и музыканты. Пол Феррарис заказал бутылку дорогого вина и изысканный ужин, а потом встал и торжественно произнес:
– А сейчас, моя дорогая, настало время тебе станцевать свой первый вальс в Городе Музыки, под звуки оркестра, управляемого самим королем вальса.
Гизела проследила за его взглядом и увидела на балконе Иоганна Штрауса-сына собственной персоной.
На первый взгляд он показался ей молодым и симпатичным. На голове у него была пышная копна черных как смоль волос, расчесанных на прямой пробор, а его знаменитые густые усы сходились на щеках с не менее густыми бакенбардами.
Но, присмотревшись, она увидела, что он уже далеко не молод, хотя это нисколько не уменьшало его необыкновенного обаяния. Гизела подумала, что композитор недаром слывет похитителем женских сердец.
Отец ждал ее среди танцующих, и Гизела почувствовала себя виноватой, что не может сказать ему, что этот вальс для нее уже не первый.
Рука отца легла ей на талию, и тоска по Миклошу с новой силой обрушилась на Гизелу. Ноги не желали слушаться, ей показалось, что она вообще не сможет сдвинуться с места. Но мелодия вальса привела ее в чувство.
30 
