25 
Она не шелохнулась, но ее молчание и неподвижность были выразительнее самого отчаянного крика.
Она смотрела на него, и слезы горячими ручейками стекали по ее нежным щечкам и капали на стол и на платье.
– О Боже!!! – воскликнул Миклош.
Он закрыл лицо руками, чтобы не видеть страданий любимой.
Невероятным усилием Гизела подавила рыдания и, утирая слезы платочком, сказала:
– Пожалуйста… Миклош… милый… не отчаивайтесь так сильно!.. Но… я все же прошу… вас рассказать мне… почему мы не можем пожениться… если вы меня… любите.
На мгновение ей показалось, что ее слова останутся без ответа. Но Миклош отнял от лица руки, и она увидела его потемневшие от душевной боли глаза.
– Я постараюсь объяснить, милая Гизела, – сказал он, – хотя довольно сложно пытаться словами определить вещи, которые впитываешь с молоком матери.
– Я… попробую… понять.
– Гордость – отличительная черта всех знатных венгерских фамилий, в том числе, конечно, и Эстергази, – начал он. – Они очень редко вступают в контакт с людьми из других слоев общества. Многие думают, что мы проводим время в праздности и развлечениях, что наша жизнь – сплошной праздник.
Он помолчал.
– Наши женщины одеваются у знаменитых парижских кутюрье, а мужчины заказывают костюмы исключительно от Савиль Ро.
Гизела усмехнулась.
– Наверное, это звучит забавно, но я пытаюсь набросать общую картину, Гизела. Я хочу, чтобы ты поняла, что Эстергази живут в атмосфере всего самого лучшего, что в состоянии предложить им их мир. И они не допускают туда пришельцев.
Он взглянул на Гизелу.
– Гизела, вы не поверите, но я весь день молился Богу, чтобы он дал мне возможность показать вам мои владения. Я знаю, вам бы очень понравился мой летний замок в Фетрёде.
Гизела слушала затаив дыхание. Она не перебивала его, и он продолжал:
– Тебе, несомненно, пришелся бы по душе тенистый парк с резными беседками и прохладными гротами. В замке мой отец создал кукольный театр и оперную сцену. Но больше всего тебе бы, наверное, понравился музыкальный зал. Она очень большой и превосходно оборудован. Эстергази всегда нанимали лучших музыкантов.
– У Эстергази есть свой оркестр? – изумилась девушка.
– Эстергази всегда были поклонниками искусства. Роспись в замках делалась известными художниками, многие из которых потом поселялись при дворе, мои предки любили слушать поэтов, сказочников и, конечно же, музыкантов.
Последнее слово Миклош произнес с особой интонацией, словно вкладывая в него скрытый смысл.
– Нашим оркестром, – продолжал он, – в свое время дирижировали Гайдн, Плейел и Гуммель. Эстергази всегда особое место в своей жизни отводили музыке.
Он замолчал, и Гизела сказала:
– Я слышала, что венгры… очень музыкальный народ.
– Да, – согласился Миклош. – И вам, наверное, известно, что венгерская музыка восходит к цыганской.
Гизела кивнула, и он продолжил:
– Цыгане веками волновали души моих соотечественников. В их песнях есть некое волшебство, которого нет в музыке ни одного другого народа.
– Я всегда мечтала увидеть цыган, послушать их песни, посмотреть их танцы!
– А я с удовольствием бы научил вас танцевать чардаш, – сказал Миклош, – этот замечательный танец. Раньше его исполняли на праздниках, он ведет начало от цыганских народных плясок и сохранил самобытную свежесть, волшебство и задор, страстность, граничащую с безумием, и цыганскую невыразимую тоску.
Его интонации становились все проникновеннее, и с величайшим отчаянием в голосе он произнес:
– Именно эти чувства я испытываю, когда думаю о тебе!
– Ну почему? Почему? – воскликнула Гизела. – Я… по-прежнему… ничего не понимаю!
– Если бы ты знала, как мучительно для меня говорить об этом! Но я уважаю тебя не меньше, чем преклоняюсь пред тобой, и не могу допустить, чтобы между нами пролегла тень обмана. Ты должна знать правду. Для нашей семьи музыка всегда связана с цыганами или наемными музыкантами, чьи услуги мы оплачиваем.
В его голосе слышалась боль и бесконечная тоска.
– Вы… вы… хотите сказать… – начала Гизела.
– Я хочу сказать, моя прекрасная нимфа, – произнес Миклош, – что моя семья никогда не примет тебя, потому что твой отец – музыкант!
Гизела остолбенела.
На мгновение ей показалось, что она ослышалась.
– Я бесконечно уважаю твоего отца, – продолжал Миклош. – Он великий скрипач, и я уверен, что после сегодняшнего выступления он займет почетное место в музыке вместе с Гайдном, Бетховеном, Листом и, конечно же, Брамсом. Но мои родственники… Я не могу позволить, чтобы ты оказалась в таком положении, когда тебя могут унизить, осмеять или даже оскорбить – а это может случиться, если ты станешь моей женой.
25 
