70 
– Горячее, – сообщил он. – А я что-то проголодался. Плохой дом. Негостеприимный. Сами едят, а гостям – шиш. А ну дай сюда! – Хривла вырвал у холопа нож, отсек еще шмат и бросил Владимиру. – Угощайся, ярл!
– Стой, куда! – рявкнул Дутый на холопа у вертела, нацелившегося смыться. – Крути давай!
Еще несколько холопов, с пустыми блюдами, остановились у очага, не понимая, что происходит.
Страшные викинги стояли кружком и спокойно кушали свининку. Словно у себя дома.
– Пива принеси! – по-хозяйски распорядился Лунд.
Один из холопов тут же сорвался с места и вернулся с большим кувшином. Другой, по собственному почину, протянул Дутому большую ржаную лепеху. Ее разделили на всех.
Спокойное поведение воинов подействовало на холопов успокаивающе. Не могут же враги просто так угощаться, когда в доме в десять раз больше воинов.
Владимир с хирдманнами уже приговорили полпоросенка, когда на крыльцо вышел помочиться один из местных воев.
Естественно, вид пятерых оружных у костра привлек его внимание. Однако спокойный вид воинов ввел в заблуждение и его. Тем не менее курл в дом не вернулся, а направился к костру, на ходу завязывая штаны.
С полпути он что-то крикнул по-своему. Когда ему не ответили, курл заподозрил неладное и потянулся к ножу на поясе. Другого оружия у него не было. Впрочем, ему не помог бы и самый лучший меч. Хривла прыгнул на курла, как пардус на свинью. И зарезал его – как свинью. Ножом, которым стругал тушу.
Холопы наконец сообразили, что происходит неладное, и бросились врассыпную.
– Пора, – бросил Владимир.
Хривла и Квельдульв подхватили горящее бревнышко и бегом устремились к дому.
Владимир, Лунд и Дутый последовали за ними.
К тому времени, когда в длинную пиршественную комнату влетел горящий таран, курлы, гости и хозяева уже порядком перепились.
Горящее бревно, врезавшееся в длинный стол и повалившее его на пирующих, привело курлов в замешательство. Завизжали женщины. Дико заорал обожженный. Вспыхнуло масло. Пламя охватило длинную скамью.
– Пожар! Горим! – закричал кто-то.
Курлы еще не поняли, кто к ним пришел. А пришла к ним смерть.
Князь и его воины набросились на пирующих. Хоть курлов и было раз в десять больше, все равно получилась не схватка, а резня. Мечи имелись только у курляндского князька с сыновьями. Оружие остальных курлов, по обычаю, было сложено в стороне, на лавке у стены. Путь к нему надежно перекрыл Дутый. Одного вооруженного скандинава вполне хватило, чтобы удержать пару десятков курлов.
Тем временем Владимир, рубя с обеих рук, прорвался к устоявшей поперечной части стола, вспрыгнул на него и наконец сделал то, что не смог сделать днем. Зарубил курляндского князька. А затем и его сыновей, даже и без выпитого пива вряд ли способных долго противостоять сыну Святослава.
Зарубил – и с довольной улыбкой снял с пояса еще бьющегося в агонии курла свою серебряную флягу. Встряхнул и с удовольствием приложился к горлышку. Вор-курл так и не успел выпить из нее вино. А может – берег. Хорошее тмутороканское винцо здесь – редкость. Все больше – кислое пиво.
* * *
Ранним утром следующего дня Владимир и его хирдманны покинули селение. Перед воинами брела цепочка спутанных попарно курлов, нагруженных добычей. Сами курлы тоже были частью добычи, и это их, ясное дело, не больно радовало. Однако они уже смирились со своей судьбой. Так же, как и одиннадцать девок посимпатичнее, отобранных частью для продажи, частью – для походного развлечения. Девок вязать не стали. Запуганные курляндки и думать не смели о бегстве. Они знали, что викинги только с виду кажутся людьми. Сытыми, довольными, весело переговаривающимися на своем языке, обманчиво расслабленными…
Только викинги – не люди. Они – злые боги, алчущие человеческой крови. Они – как волки. А курлы перед ними – как овцы. Овцы, на глазах которых только что перерезали собак и пастухов. Овцы не дерутся с волками. Овцы стараются затеряться среди других овец, чтобы не привлечь к себе внимание. И будут тихими и послушными, потому что их страх даже сильнее, чем инстинкт самосохранения. Курлы уже поняли, что викинги убивают даже без необходимости. Просто так. По малейшему поводу и вообще без повода.
Владимир сумел их в этом убедить. Но сам он никогда не испытывал удовольствия от чужих страданий. Он мог убивать и пытать, если это необходимо. Он мог причинять боль, удовлетворяя свое мужское желание, но никогда не понимал нурманов, находивших удовольствие в изощренных пытках пленников. Тем более – безропотных смердов. Наверное, потому, что по своей природе он был не волком, а пастухом.
70 
