72 
– Любовь! Да ты в принципе не знаешь, что это значит! Неужели ты думаешь, что эгоистичное чувство, которое понуждает тебя делать гадости моей жене и мучить меня, есть любовь? Ты что, думаешь, я не замечал твоих масляных улыбочек и зазывных взглядов? Не догадывался, что к чему? Не такой уж я слепец! И не наивный мальчик! Мне не двадцать лет и даже не тридцать! И если бы я тебя хотел, то давным-давно уложил бы в свою постель! Но ты мне элементарно не нужна!
Не в состоянии остановиться, стал метаться по кабинету, с неукротимой злобой расшвыривая стоящие на дороге стулья. Они разлетались по углам как детские мячики, с зловещим хрустом врезаясь в стены.
Когда под руки попалась стопка подготовленных на подпись документов, не задумываясь, швырнул их в ее сторону, и пораженная агрономша оказалась сидящей среди белой бумаги, будто в сугробе. Изумленно смотрела на него, как незаслуженно обиженная маленькая девочка, сжавшись на диване в жалкий комочек.
Ей вдруг стало страшно. Не так она представляла себе в своих сладких видениях их воссоединение. Ей всегда казалось, что достаточно убрать с дороги незначительные помехи в виде его глупых женщин, и счастье у нее в кармане. Но при виде разъяренного, обезумевшего от боли и досады мужчины впервые подумала, что совсем его не знает. Таким она его никогда не видела. Всегда считала, что он спокойный и покладистый и приручить его не составит никакого труда.
Перешвыряв все стулья, остановился напротив, тяжело дыша и засунув кулаки от греха подальше глубоко в карманы. Громко произнес, предельно четко артикулируя каждую букву:
– Я тебя не люблю! Раньше я был к тебе равнодушен, а теперь ты мне противна! Понимаешь, про-тив-на! Ты так испоганила мою жизнь, что я готов придушить тебя собственными руками! Никогда не бил женщин, но, клянусь, ты будешь первой, если я тебя еще раз увижу! Советую тебе немедля написать заявление об уходе и убраться из села к родителям, женихам или к черту на кулички! Предлог для заявления можешь выдумать любой! Ты в этом деле – лгать и интриговать, – большая мастерица!
Она подняла на него упрямые глаза.
– А если я не соглашусь?
Он коварно усмехнулся.
– Тогда я приглашу для твоего освидетельствования психиатра. Уверен, диагноз: навязчивая мания, опасная для окружающих, тебе обеспечен! И расскажу обо всем Фаине Генриховне, причем с подробностями. А это значит, что в селе о тебе будет знать каждая собака! И спокойной жизни тогда больше не жди! Прекрасно знаешь, что о тебе будут говорить деревенские кумушки!
Она гордо встала, одернула задравшийся свитер, и вышла из кабинета, с трудом повернув на двери скользкую полированную защелку.
Владимир еще не перевел дух, стараясь взять себя в руки и сообразить, что же ему теперь предпринять, когда в кабинет с непривычной для себя опаской заглянула секретарша. Увидев фантастическое зрелище настоящего разгрома, выпучила глаза и нерешительно застыла у входа.
Заикаясь, робко произнесла:
– Э… Тут Катерина Ильинична заявление об уходе оставила.
Ему захотелось захлопать в ладоши.
– Замечательно! Причину назвала?
Фаина Генриховна помялась, не решаясь пересказать всё, что услышала от обычно довольно благонравной агрономши.
– Ну, она сказала, что ноги ее здесь больше не будет, потому что вы к ней приставали.
Он закачался на широко расставленных ногах и внезапно зло захохотал, запрокинув голову.
– Это я к ней приставал? Ну и стерва! А вы что, поверили?
Фаина Генриховна приняла свой обычный капральский вид и с достоинством отказалась:
– Нет, конечно, не настолько я наивна! Давно и всем было видно, что эта дамочка без соли вас проглотить мечтала. Да и делала для этого немало.
Владимир решил не выспрашивать, что конкретно она для этого делала, чтобы не убить Катерину, если та случайно встретится ему на пути. В милиции явно не поймут, что это был всего лишь справедливый акт возмездия.
– Ей бы во времена амазонок жить. Перекинула бы меня поперек седла и умыкнула в свой сераль, или что там у них было.
Секретарша, неодобрительно выпятив нижнюю губу, стала проворно собирать валявшиеся всюду бумаги и поднимать раскиданные по всему кабинету стулья. Недовольно заметила:
– Не след мебель-то громить! Свое беречь надо! – И, аккуратно поставив на место стулья и собрав бумаги, гордо выплыла из комнаты.
Он покаянно повторил, сумрачно глядя в пол:
– Да, свое беречь надо. А я вот не сберег!
72 
