184 
Е.П.: Классическую традицию и антисоветчину…
А.К.:…написанную в классической традиции…
Е.П.:…безо всякого этого ёрничества! И я думаю, что реплика Евгении Семеновны Гинзбург во время того исторического разговора с сыном, когда она советовала ему писать проще и прямее, была в какой-то степени отражением позиции по отношению к писателю Аксенову, занятой немалым количеством интеллигентных, честных людей ее круга.
А.К.: Условно говоря, люди, сформировавшиеся в такую группу… ну, не группу, слой вокруг твардовского «Нового мира», Аксенова не любили. Писателя Аксенова, а не доброго милого Васю, сына Евгении Семеновны, написавшей великую и серьезную книгу «Крутой маршрут». Думаю, эта тема тоже обсуждалась в писательском гетто на «Аэропорту». И Евгении Семеновне говорили то, что она потом сказала сыну.
Е.П.: Да, но они все же уважали его. За рассказ, например, «На полпути к Луне», появившийся в «Новом мире».
А.К.: Правильно. Это, с их точки зрения, был редкий для Аксенова реалистический рассказ, вся правда жизни, правда жизни простого человека.
Е.П.: Но ведь там же был напечатан весьма странный с этой точки зрения рассказ «Папа, сложи».
А.К.: Ну, ничего… Помельче, конечно, чем «На полпути…», но все-таки ничего. А вот, например, рассказы «Маленький Кит, лакировщик действительности» или «Жаль, что вас не было с нами», не говоря уже о повести «Рандеву», они на дух не принимали. Про кого он пишет? Про всякую бездуховную мразь — московских снобов, конформистов, недурно пристроившихся к этой жизни, разъезжающих по Крыму на такси.
Е.П.: Опять же какие-то подпольные скульпторы, авангардисты, личности, постоянно нигде не работающие. Явление Герострата на вокзале зимней Ялты. Что это? «Что это за дурь?», — как уважаемый Александр Трифонович написал на полях рассказа Эдуарда Русакова, еще одного «подаксеновика», изобретательнейшего, ироничного, культурного, фонтанирующего идеями писателя, самого интересного, пожалуй, на сегодняшний день прозаика по ту сторону Уральского хребта. Так Русаков в те годы сквозь строгого Твардовского и не прорвался.
А.К.: Вот я и говорю: люди, которые сформировались как слой советского общества в качестве читателей и почитателей того «Нового мира», превыше всего ценили в журналах не прозу Аксенова, Трифонова и Катаева, а скорее публицистику в духе Валентина Овечкина, понимаешь? Или Юрия Черниченко. Эти люди не могли любить Аксенова, они его эстетически не принимали, как Синявский эстетически не принимал советскую власть, помнишь его слова, которые он произнес на процессе, когда ему воткнули за это семь лет? И у Синявского, и у Аксенова были прежде всего стилистические разногласия и с советской, и с антисоветской литературой.
Е.П.: Совершенно верно. И я думаю, что ты совершенно правильно эти слова вспомнил, потому что Андрей Донатович по сути своей был такой же одинокий волк, как Василий Павлович.
А.К.: Всякое сравнение, как известно, хромает…
Е.П.:…а это вообще с помощью костылика передвигается. Разумеется, они были совершенно разные, но вот в этом были схожи — в полной своей самостоятельности и отдельности. Часто — в ущерб себе. Что вообще-то свойственно крупным, очень крупным личностям. Вспомни Свифта, Джойса, Кафку, Сальвадора Дали, Андрея Платонова. Или — гораздо ближе и, казалось бы, совершенно из другого лагеря — Виктора Петровича Астафьева. Ладно! Мы куда-то очень далеко уехали от рассуждений на тему «мертв ли Аксенов». Может, поговорим о живых взаимоотношениях Аксенова с современной молодежью?
А.К.: Это отдельная тема, огромная, серьезная.
Е.П.: Ну тогда, значит, практически подходит к концу наш сегодняшний table-talk, застольный треп об Аксенове, если переводить это с английского вместе с Пушкиным, обожавшим подобную необязательную болтовню и видевшим в ней глубокий смысл.
А.К.: Эк ты хватил! Пушкин! Мы вдруг ни с того ни с сего предались сегодня воспоминаниям, кто и как с Васей познакомился, а на главный вопрос, мертв ли Аксенов, так и не ответили. Может, это все-таки глупый был вопрос?
Е.П.: Глупых вопросов не бывает, глупыми бывают ответы.
А.К.: Тогда давай задумаемся вот о чем. Мертв ли Аксенов в простом таком бытовом смысле памяти? Мне вот лет уже много, и я похоронил стольких, что не сосчитаешь. Однако немного было среди них тех, чей облик после смерти остался таким — ну, как сказать? — ясным.
184 
