84 
– «Так» никто не должен ничего делать. А тем более мы – такие красивые и умные, – изящно отбрила меня Дудикова. Я смотрела на нее и поражалась, как быстро она пережила, в общем-то, невероятную, трагическую потерю всех своих сбережений.
– Были бы мы умные, разве ж мы сидели в Петушках? – вздохнула я.
– Ты читаешь мои мысли! – загадочно подмигнула Динка. – Так не поехать ли нам в Москву?
– Сейчас? – удивилась я. – И что нас там ждет?
– А когда? Когда Стрельников реализует очередной коварный план? Или когда у тебя от скуки мозги сведет судорогой? – деловито вопрошала она. Надо же, она улыбалась, выпендривалась и собиралась в Москву. Что может быть более потрясающим?!
– Когда ты хочешь ехать? – поинтересовалась я. Мне и в голову не могло прийти, что она зовет меня с собой всерьез. Я решила, что это своего рода знак вежливости между близкими подругами. В самом деле, зачем ей тащить с собой такую обузу?
– Как только ты уберешь с рожи это трогательное выражение и изволишь побросать свои тряпки в мою машину! – засмеялась она. Я встряхнулась и осмотрела ее более внимательно. Было похоже, что она говорит серьезно.
– Зачем я тебе там сдалась?
– А что, простое дружеское участие исключается?
– Абсолютно. Я живу дома, в тепле и относительной сытости. Я не пропаду, если ты оставишь меня на попечение мамочки. Значит, тебе от меня что-то надо, – выдала ей результаты небольшого, самого поверхностного анализа я. Динка раздосадовано отбросила в сторону какую-то палку, которую теребила в руке.
– Знаешь, чего я по здравом рассмотрении, никак не могу понять? – перевела разговор в другое русло она.
– Что? – встрепенулась я. Когда Динка выдавала результат своей напряженной умственной деятельности, он, как правило, оказывался потрясающим.
– Почему мне нельзя было оставить хоть работу? Я прекрасный специалист, и, очевидно, что без работы никак не смогу рассчитаться с долгами. Почему на это наплевали?
– Потому что в тот момент всем потребовался крайний.
– И они решили, что это буду я, – кивнула Динка. – А я тут прикинула и не очень горю желанием ею быть.
– А что ты можешь сделать? – удивилась я. Видимо, в тиши и покое родного болотца я успела несколько поглупеть, раз считала, что Динка говорит о чем-то из чистого умозрительного интереса, абстрактно. И это я, которой прекрасно известна Дудиковская конкретность.
– Ну, кое-что можно. Правда, трудно состыковать все это с совестью, но…я работаю над этим уже всю зиму и, кажется, уже начало получаться, – расплылась в широкой, искренне, открытой улыбке кобры Динуля.
– А я?
– А ты, ты должна мне помочь, – требовательно сказала она.
– Это уголовно наказуемо? Мы будем грабить твою сберкассу? – предположила я, заставив Динку расхохотаться.
– Это наказуемо, но моя сберкасса тут не причем. И я тебя уверяю, что если мы сделаем все, как я решила, то нам ничего не будет. Кроме пользы и благополучия.
– О Господи, – прикрыла рот рукой я. – Что ты задумала?
– Можно, я тебе сейчас ничего не буду рассказывать? Можно, ты просто поедешь со мной? – прикусила губу Дина.
– Интересно, почему? – заинтересовалась я.
– Чтобы когда ты все узнаешь, ты уже сидела бы у меня в машине. И когда ты начнешь орать «ты сошла с ума» и «это безумие, я в этом не участвую», было бы уже поздно, – исчерпывающе пояснила свои мотивы Дина. Я усмехнулась и сказала:
– Ну, тогда я пошла собираться. Но когда меня будут вести в тюрьму, помни, что ты обязана позаботиться о Константине.
– Постой, – посерьезнев, оборвала меня Динка. – Ты уверена, что действительно хочешь мне помочь? Может, тебе действительно стоит остаться здесь?
– И покрыться плесенью? – замахала руками я. – Нет, я решительно еду с тобой. И мне наплевать, что ты там задумала. В конце концов, ты тянула меня все это время. Без тебя я пропала бы. Так что можешь считать это простым долгом вежливости.
– Какие слова! – подняла палец вверх она. – Просто хочется грязно материться. Короче, меньше слов. Ты едешь?
– Конечно, – кивнула я и помчалась собираться. Моя мама кругами ходила вокруг меня, умоляя еще раз подумать и не связываться с Динкой Дудиковой, от которой у меня «всегда одни неприятности». Но я только ласково обрывала ее, объясняя, что одни неприятности у меня исключительно по собственной дури. В тот момент, что бы и кто не объяснял мне, что лучше остаться, не соваться, не лезть, я не послушала бы. Даже если бы это был господин Президент. Хотя какое до меня дело президенту. Мой пресловутый внутренний голос твердил, что здесь, в Петушках для меня ничего не осталось. Что моя временная передышка окончена, и что, если я здесь застряну, то потом уже не выберусь никогда. Подобное чувство было у меня, когда я переступила порог той беспросветной квартиры в Бирюлево. Еще минута в таком месте – и спасения не будет. Конечно, можно сказать, что из моего порыва откровенности не вышло ничего хорошего, но это спорный вопрос. В конце концов, я всего-навсего потеряла мужа. Как правильно сказала продавщица из магазина на Верхних полях, «это как у всех». Кто в наше время не терял мужа? Зато я не потеряла себя. Не потеряла способности совершать необдуманные поступки, навеянные мне минутным порывом, движением души. Я уверена, я твердо верю, что порыв души имеет решающее значение в любом случае. Поэтому я поцеловала маму, подхватила на руки моего толстого, поздоровевшего и порозовевшего на деревенском воздухе малыша и побежала к Динкиной машине. Она уже сидела там, подкрашивая губы.
84 
