очень нудно 
55 
– Где ж моя-то? – заволновалась моя соседка по лавочке.
– У вас тут ребенок? – удивилась я.
– Дочка, – кивнула она с гордостью. – Уж скоро три будет. Скоро выйдем.
– На волю? – зачем-то уточнила я. Хотя и так было понятно, что отсюда только на волю и мечтают выйти. Куда тут еще выходить?
– У меня срок, почитай что, вышел, меньше года осталось. Обещали и Марьянку мою не переводить, так что вместе выйдем. Да где она? – нервничала она, но разговор продолжала. Тут, у них, пожалуй, никаких других развлечений, кроме разговоров, и нет.
Я спросила:
– А что значит – перевести? Куда могут детей перевести?
– А ты что, вообще случайная? – удивилась она, внимательно осмотрев меня с ног до головы. – Ты откуда тут взялась?
– Я с адвокатом тут. Помощник. Да, помощница.
– Первый раз?
– Да, впервые, – кивнула я и выкинула докуренный бычок в мусорку. Мимолетом я немного пожалела, что отдала всю пачку сигарет целиком. Неизвестно, сколько мне тут еще сидеть, можно было бы подумать и оставить себе хоть парочку. Не в смысле «СИДЕТЬ», а вот тут, на этой самой лавочке, просиживать старые штаны. Тут, в этом месте, слово «сидеть» – очень многозначное. Сиделец – страдалец. Я хожу, и все же я сижу – философия.
Сигареты просить обратно я не стала, вспомнила, каким жадным, голодным взглядом моя случайная соседка по лавочке смотрела на эту пачку. И за этим взглядом было все – что я уйду, а она останется. И что хоть бетонная стена и тонка, фальшива, и не разделяет на самом деле мир на две половины, для осужденной эта стена непреодолимым барьером стоит между нею и всей нашей так называемой жизнью, ВОЛЕЙ. Тут нет палаток, круглосуточных магазинов, тут не купишь сигарет просто так, в любой момент. Тут нет WiFi, «Макдоналдса» и новых коллекций шмоток со скидками на распродажах. Тут нет ничего, кроме случайного везения, каковым для нее сегодня была я. Чай, сигареты, тушенка, сгущенка – дефицит, которым дорожат больше золота. Золота и украшений тут, кстати, тоже нет. И я точно переживу без этих сигарет, а она так и будет каждую минуту своего медленно текущего времени, отпущенного ей по приговору, сидеть и думать о том, какой сияющий, переливающийся мир там, за чертой, за бетонной стеной. И этот плакат – «Под напряжением», он будто относился не только к стене. Тут все было под напряжением, его было видно невооруженным глазом. Даже дети, и те какие-то серые, одинаково одетые, только лица живые – не поняли еще, где они и почему. Я смотрела на ребятишек, они подходили ко мне, спрашивали что-то. Одна девочка, довольно большая, точно больше трех лет, спросила:
– А где моя мама?
– Не знаю, – искренне ответила я, почувствовав, как какой-то странный комок подступает к горлу.
Девочка огорченно кивнула и отошла к качелям. Она просто стояла и смотрела на калитку-КПП, ждала. Играть она совсем не хотела.
– Это Большаковой Таньки дочь. Она, Танька, лярва, – пояснила соседка. – Родила Ленку, только чтобы ее выпустили. Выйдет – и бросит. В детдом сдаст. Я с ней в одном корпусе, знаю точно. Наркоманка она.
– Как же это – в детдом? – глупо удивилась я.
Соседка фыркнула и добавила:
– Тут, почитай что, все детей-то бросают. У каких бабки-тетки есть – тем повезло. А остальные – в детдом, в детдом. А я – ни за что. Я сама из детдома. Ни за что. Выйду, пойду учиться на кассира. А лучше на этого... мерчендайзера, чтоб не соблазняться деньгами. Только чтобы Марьянку поднять. Хватит с нее и трех лет в тюряге. Ей-то за что? Из-за меня.
– Удачи вам, – сказала я, помолчав.
Против воли я разглядывала детей, которые бегали и резвились в маленьком тюремном дворике. Воспитательница, пожилая женщина с усталым морщинистыми лицом, кивнула моей соседке и крикнула:
– Марьянка сейчас выйдет. Доедает.
– Как она, не кашляет? – заволновалась она.
– Нормуль, – успокоила ее воспитательница.
– Хочешь еще курить? – осужденная протянула мне мою же пачку.
Я улыбнулась кончиками губ, стараясь сглотнуть эту странную тоску, подступившую не пойми откуда, взяла сигарету. Она тут же убрала пачку куда-то в карман, запрятанный в складках этого то ли платья, то ли тюремного халата, и вытянула ноги в беленьких носочках и плоских туфлях-лодочках без каблука.
– Как там воля? – вдруг спросила она.
Я задумалась. Что надо сказать? О чем она спрашивает? Не о пробках же ей говорить?
– По-разному.
– Ходят люди по матушке-земле?
– Ходят.
– Это хорошо, – удовлетворилась она, и тут из здания выбежала чернявенькая худенькая девочка в желтом платьице, и соседка моя тут же бросилась к ней. Марьянка повисла на шее у матери, и они простояли так несколько минут, не разнимая рук.
55 
