57 
– Уходи! Я больше не могу тебя видеть! Ну? – Лара сунула деньги ей в сумку и даже «молнию» на ней сама застегнула. Отойдя от нее на два шага, встала, сжав кулаки и дрожа от нетерпения.
– Беги, одевайся быстрее… – ласково подтолкнула Диля в затылок Алишера. Голос получился заикающимся каким-то, будто она всхлипнула коротко.
Мальчишка беспрекословно подчинился, засеменил на цыпочках в детскую, путаясь в пижамных широких штанинах, и Диля двинулась за ним, чтобы помочь с одежками. А может, чтобы не оставаться наедине с Лариным тихим гневом. Потому что еще минута, и можно разрыдаться от обиды, от вершившейся сейчас по отношению к ней жуткой несправедливости. А слезы – это пока нельзя. Да и не пока, а вообще нельзя. Это все равно что головой о железобетонную стену биться. Голове больно будет, а стене – хоть бы что.
Как они ни старались, от шорохов с одеванием проснулась-таки Машка, села на постели, уставилась сонными глазками:
– А вы куда?
– Мы уходим, Машенька… Ты спи, спи… – ласково провела ладонью по ее розовой щечке Диля.
– А я?!
– Спи, Машенька! Пойдем быстрее, Алишер!
Дальше все происходило как в дурном сне.
Второпях, впопыхах, с Машкиным яростным криком и с цеплянием за Алишерову курточку, с Лариной надсадной, вырвавшейся, наконец, на свободу гневливостью, и надо было поскорее открывать дверь, пока разъяренная мать волочет прочь из прихожей своего захлебнувшегося криком ребенка, и непонятно, кто из них вопит громче, и руки дрожат, и замок никак им не поддается, и поднимается изнутри такое же истерическое отчаяние, и хочется поскорей уже выскочить, захлопнуть за собой дверь…
На улице, наверное, был мороз. Холода она не почувствовала, наоборот, обожгло сразу щеки, будто в них кипятком плеснули. Плюхнувшись на заснеженную скамейку во дворе, проговорила, как в полусне, почти автоматически:
– Застегни курточку Алишер… И шарф завяжи. Холодно, наверное.
Мальчишка сел с ней рядом, подлез под руку, прижался, притих испуганно. Она не помнила, сколько они так просидели. Может, одну минуту всего. А может, и дольше. Время будто отпрыгнуло от них, пялилось надменным желтым теп лом квадратных окон. Диля подняла вверх глаза – вон и Ларины окна на третьем этаже светятся. Горячее обиженное изумление снова зашевелилось внутри, перетекло болью в голову, толкнулось в виски странной ломотою. И в горле стало сухо и горько, и очень хотелось выплюнуть эту горечь, да сил не было. Вдруг до ее уха донесся странный звук, слабый, тоненький, дребезжащий. И звук этот, она чувствовала, имеет к ней самое прямое отношение, будто зовет, требует немедленного к себе внимания. Повернув голову к Алишеру, она вдруг поняла – это он, ее ребенок, сидит и мелко стучит зубами, и она тут же встрепенулась, устыдившись своего несчастного состояния:
– Эй… Ты замерз, что ли? – потрясла она его испуганно.
– Нет. Я не замерз, мам. Мне просто очень плакать хочется.
– Так поплачь…
– Нельзя. Мы же договаривались.
– Ничего, сынок. Сейчас можно. Сейчас поплачь.
Личико его тут же с готовностью скуксилось, но быстро пробежала по нему тень, и в следующий миг он поднял на нее совершенно сухие глаза:
– А куда мы теперь, мам?
– Куда? Ну… Я думаю, к тете Тане надо ехать. А там посмотрим. И вообще, хватит тут сидеть. Замерзнем. Ничего, сынок! По крайней мере, у нас теперь деньги есть…
– Не надо было их брать! – вдруг с недетским ожесточением произнес он, сверкнув в темноте черными глазами.
Диля лишь грустно усмехнулась – ишь ты, какой гордый сын Памира…
– Нет, сынок. Надо. Мы их честно с тобой заработали. Они наши. Пойдем, машину поймаем.
– Ой, Дилечка, здравствуй… А чтой-то ты с чемоданом? И поздно так… – отступила в прихожую, открыв им дверь, тетя Таня.
– Мам, кто пришел? – тут же прилетел в прихожую женский недовольный голос, и тетя Таня обернулась на него испуганно, вобрав голову в плечи.
– Это ко мне, Тамарочка! – крикнула она в глубь квартиры и, обернувшись к Диле и почему-то приставив палец к губам, проговорила шепотом: – Вы раздевайтесь, проходите пока на кухню… Я сейчас…
Она слишком торопливо юркнула в комнату, и слышно было, как виновато-ласково зажурчал там ее быстрый говорок. На кухне Диля села в уголочке за холодильником, Алишер тут же пристроился рядом, прижал голову к плечу, и она машинально провела ладонью по его ершистому затылку, одновременно прислушиваясь к диалогу в комнате. Судя по всему, ничего хорошего им этот диалог не сулил, потому что незнакомый женский голос, по всей видимости принадлежавший тети-Таниной дочке Тамарочке, вдруг резко взмыл до самой высокой возмущенной ноты, а вскоре и сама Тамарочка нарисовалась в кухонном проеме, и Диля чуть привстала на стуле, робко и приветливо улыбаясь:
57 
