18 
— Конечно, — согласился я.
— Ну и все. Он никаких преступлений не совершал, ему ничего не грозит, пусть его мать на месте его откупит — и дело с концом, — веско заключил Шнайдер, и по его глазам я понял, что он принял решение.
Потап перестал плакать и вновь безучастно уставился в стол.
— Спросите у него, как он себе представляет свое будущее в Германии, если его оставят?
Этот вопрос несколько ободрил Потапа:
— Сила есть. Работать буду. Пусть только оставят. Работать и молиться.
— К сожалению, и так переизбыток рабочих рук. По каким причинам вообще он просит политическое убежище?
Потап задумался.
— Не знаю. Мамка сказала — добрые люди, помогут. Прошу добрых людей помочь и спасти.
— Но как он считает, если сюда, в Германию, прибегут все, кто не хочет служить в армии, то что это будет? — резонно спросил Шнайдер.
На это Потап пожал плечами и заворочался на стуле:
— Не знаю. Сидю в комнате, никого не вижу.
— В какой комнате?
— Сидю тут, в комнату, на койку — и все. Про других ничего не ведаю. Обратно ехать не желаю.
Шнайдер тем временем собирал бумаги, перематывал кассету, закрывал атлас и готовил для Потапа временный паспорт. Потом коротко позвонил куда-то:
— Готовьте на отправку, — а мне пояснил, что надо будет внизу, у господина Марка, заполнить анкету для российского посольства об утере паспорта: если беженец приехал по визе и с паспортом, то в посольстве паспорт ему восстановят, и тогда отправить его назад будет несложно, если же паспорта нет — то дело затягивается, идет по инстанциям, потому что без паспорта его ни одна страна не примет. И тогда начинаются проблемы.
— Потому во Франкфурте пограничники у трапов паспорта проверяют? — вспомнил я.
— Да. Но что это дает?.. Въезжающие или, лучше, влетающие рвут паспорта после контроля. Или прячут где-нибудь. Даже в землю зарывают. Был тут случай, когда вот за этим столом один беженец себя за большого диссидента выдавал, родину грязью поливал, а потом нагнулся шнурок завязать, а паспорт у него из кармана и выскользнул. И с визой, и совсем на другое имя, но с его фотографией. Чуть ли не дипломатом каким-то оказался. Разного насмотришься. Идите теперь с ним к Марку, а потом опять сюда, на обратный перевод.
Марк уже ждал нас, дал бланк российского посольства об утере паспорта и вполголоса пояснил, что первый лист (где наверху по-русски написано, что это за бланк) лучше ему вообще не показывать, чтобы не испугать.
— Что это, опять писать? — Потап сник и сидел на стуле косо, безвольно опустив между колен темную кисть левой руки, перевитую толстыми лиловыми венами. Другой рукой он подпер голову. — Устал я. Не могу больше. Чего опять царапать?
— Анкета опять. Ничего, скоро кончим. Фамилия, имя, отчество?
— Юрий Владимирович Соколов, — вдруг отчетливо произнес Потап, на секунду как-то выпрямился, но тут же обмяк и ошарашенно уставился на нас, мы — на него.
— Какой Юрий?.. Тебя зовут Юрий?..
— Что? Что такое? Юри? Юри? — всполошенно заверещал Марк.
— Кто сказал?.. Я сказал?.. Не знаю… Не помню… Голова болит, начальник!.. — Потап обхватил череп двумя руками и потряс его так сильно, что Марк отскочил к окну, а я, усмехнувшись про себя, сказал ему:
— Потап, что с тобой? Как это ты брякаешь такое, он же слышит?.. Что теперь будет?..
А Марк, придя в себя и бормоча под нос:
— Юри!.. Соколофф!.. Он устал, потерял контроль и правду сказал, приказал ему вынуть все из карманов на стол.
— Зачем? — удивился я.
— Возможно, у него документы какие-нибудь есть, бумажки, записки… Как он сказал: «Вла-ди-ми-ро-витш?». Это отцовское имя? У русских есть, я знаю. Очень неудобно: надо запоминать не только имя человека, но и его отца, которого я вовсе не знал и, может быть, знать и не желал бы. Пусть вынет все, что у него есть.
Удивившись наивности Марка, я сказал Потапу, что он своими словами довел дело до обыска, и вот господин хочет узнать, что в карманах, может, там паспорт на имя Соколова Юрия Владимировича и виза немецкая. Но в пыльных карманах ничего, кроме грязной бумажки и монеты в 10 пфеннигов, не было. Марк шариковой ручкой опасливо тронул бумажку, повертел ее на столе, раскрыл:
— Чек из магазина «ALDI»… У нас в городе этих магазинов нету… 20 ноября 2000 года… А сейчас скоро весна… — поднял трубку и сообщил Шнайдеру, что беженец называет себя другим именем, а в кармане имеет чек из магазина «ALDI» со старой датой, отсюда вывод, что он давно в Германии, а не три дня, как он утверждает, и вообще он, очевидно, совсем не та личность, за какую себя выдает.
18 
