20 
Бобби выразил им свои сожаления: дескать, он не хотел зла их сыну.
— Конечно, — ответила мама Святоши и улыбнулась.
Отец оторвал глаза от книги и любезным тоном произнес фразу, которую часто говорят наши родители:
— Этого нам только не хватало.
Однако выяснилось, что у Святоши не все гладко. Его хотели оставить в больнице для наблюдения: когда речь идет о голове, ничего нельзя знать наверняка. Нас отвели к нему; казалось, его родителей больше всего заботит белье — часто ли его меняют. Мы слепо верим в то, что спасение мира — в мелочах.
Святоша знаком подозвал Бобби, тот подошел поближе. Они о чем-то поговорили. Потом, как обычно, махнули друг другу рукой на прощанье.
Я остался с Бобби подписывать бумаги для больницы, получать рецепты и рекомендации — родители Святоши уже уехали. Выйдя на улицу, мы увидели Луку.
— Почему ты не зашел?
— Ненавижу больницы.
Мы шли на трамвай, плотно закутавшись в пальто, дыша туманом. Было поздно, в темноте таилось одиночество. До самой остановки мы молчали. Трамвайная остановка ночью, в холод и туман — идеальное место. Слова только самые необходимые, ни единого жеста. Взгляд — лишь по делу. Мы общались, словно суровые мужи древности. Лука хотел знать, что произошло, мы ему объяснили. Я рассказал о визите к матери Андре. В кратком изложении эта история представлялась еще более нелепой.
— Вы сумасшедшие, — сказал Лука.
— Они ходили проповедь ей читать, — промолвил Бобби.
— А она? — спросил Лука.
Я рассказал про монаха. Примерно в тех словах, в каких нам это преподнесли. И про то, что Андре — его дочь.
Лука сначала засмеялся, потом задумался.
— Это неправда, — произнес он наконец. — Она над вами поиздевалась, — заключил он.
Я стал вспоминать рассказ женщины, ища какую-нибудь деталь, которая бы все объяснила. Но у меня ничего не выходило: я как будто бился в стекло. Гипотеза о том, что в генеалогическом древе противника фигурирует священник, продолжала оставаться актуальной, и это был удар ниже пояса. Раньше все обстояло проще: мы по эту сторону, они по ту, каждый при своем. По этой схеме мы играть умели. А теперь оказалось, что мы имеем дело с совсем иной геометрией — их безумной геометрией.
— Вы придете на представление? — спросил Бобби. Он имел в виду ту композицию, что они готовили вместе с Андре.
Лука попросил объяснить, потом заявил, что скорее убьет себя, чем явится туда.
— А ты? — произнес Бобби, обращаясь ко мне.
— Да, приду, оставь мне три билета.
— Три?
— Два моих друга хотели бы посмотреть представление.
— Те же два урода, что обычно?
— Да, они.
— Хорошо, будут тебе три билета.
— Спасибо.
— Трамвай идет, — сказал Лука.
Несмотря на драку, Бобби и Святоша потом отправились вместе в горы. Мы так часто поступаем. Когда что-то рушится, нам нужен тяжкий труд и одиночество. В жизни нас окружает эта духовная роскошь: для спасения души мы выбираем такое лечение, которое в обычной жизни воспринимается как наказание и мука.
Нам больше всего нравится труд и одиночество на лоне природы. Очевидно, что лучшее место для этого — горы. Связь между трудом и подъемом по склону там самая непосредственная, стремление всего и вся ввысь — неодолимое. Когда приближаешься к вершине, тишина становится божественной, благоговейной, чистота вокруг — как выполненное обещание: вода, воздух, земля и нет насекомых. В общем, если веришь в Бога, в горах проще всего поддерживать в себе эту веру. Кроме того, холод заставляет скрывать тело под плотной одеждой, усталость не прибавляет привлекательности, а посему в наших ежедневных стараниях отречься от собственного тела мы достигаем успеха, и после долгих часов ходьбы от нас остаются лишь шаги да мысли — та необходимая малость, которая, как нам внушали, требуется для того, чтобы быть самим собой.
Они уходили в горы, и там им никто не был нужен. Канадская палатка, немного съестных припасов — они даже книг и музыки с собой не брали. Когда учишься обходиться без всего, это помогает в жизни: нищета — кратчайший путь к истине. Они отправились в горы, потому что хотели разбить образовавшийся между ними комок вражды. Собирались вернуться через два дня.
Я знал, куда они направляются. К каменистой тропинке, туда, откуда начинался подъем к вершине. Карабкаться по этой тропинке — своего рода наказание; в выборе места явно поучаствовал Святоша: это в его духе. Он хотел покаяния. И вероятно, света — света на этой крутой тропе, истинного света мира. А еще он хотел испытать то странное, знакомое нам чувство, что охватывало нас там, наверху, — словно частичка нежности оставалась с нами, когда все вокруг превращалось в твердь. Мы сбегали из обычной жизни в колдовской мир.
20 
