очень нудно 
101 
* * *
Утром следующего дня, когда мы со штабс-капитаном Овечкиным, героически пытаясь игнорировать ноющие виски, лениво перебрасывались исчерканными листиками «типовая схема высадки номер сякой-то…», в палаточном проеме неожиданно возникла голова унтера Петренко, который отчего-то шепотом сообщил, что его хлопцы спиймалы у суседнему лисе дуже гарного птаха. Причем сей «гарный птах» не стал звать адвоката или угрожать страшными карами всего социал-интернационалистического пантеона, а заявил разведчикам, что желает видеть ихнего командира, — для беседы на предмет вступления в ряды доблестной Армии Возрождения России.
Нельзя сказать, что нам так уж редко приходилось принимать добровольцев. Чаще всего это были перебежчики от синих, из числа насильно мобилизованных, чуть реже — беженцы с той же стороны… порой приходилось отсылать домой юнцов, перечитавшихся опусов господина Голикова, — одного такого вихрастого Кибальчиша целых два раза, и сильно подозреваю, что в третий он попросту выбрал другой участок фронта. Однако столь колоритной личности, каковую являл вошедший следом за унтером, нам до сего дня встречать не доводилось.
Персонаж сей, казалось, сошел прямиком с иллюстраций к детскому изданию Фенимора Купера, с той лишь разницей, что знаменитый длинный карабин заменила потертая снайперская «мосинка».
Представился он Джоном Спрегью, сопроводив эти слова привычной американской улыбкой, выглядевшей сейчас, с многочисленными щербинами на местах выбитых зубов, несколько жутковато. И добавил, что русские друзья всегда звали его просто Янки, к чему он в итоге привык — ведь он и в самом деле самый натуральный янки, и даже в самом деле из Коннектикута.
Это было занятно. Конечно, водоворот Великой Войны и последовавшей за ней Смуты заверчивал порой щепки человеческих судеб и более причудливым образом, но все же к визиту американского добровольца лично я готов не был.
Мы с ротным озадаченно переглянулись, и Игорь затребовал подробностей.
В ходе выяснения оных подробностей оказалось, что наш мистер Янки служил артиллерийским старшиной на тяжелом крейсере «Нью-Орлеан» в ту самую несчастливую ночь, когда Азиатский флот США столкнулся в Зондском проливе с крейсерской эскадрой Брока.
Кораблю мистера Янки сравнительно повезло — в ночном бою он не затонул, как это проделали два его систершипа, а «всего лишь» потерял ход. Везение закончилось на рассвете, когда над покалеченным крейсером появились самолеты с восходящим солнцем на тонких крыльях.
С этого момента началось уже личное везение нашего мистера Янки, выразившееся в том, что он с еще двумя дюжинами подобных счастливчиков оказался на палубе японского эсминца. Впрочем, везение это было относительным — в аду Палембангского лагеря Янки не раз завидовал тем, кому морская вода, зной или акульи челюсти все же подарили долгожданный покой.
Он все же выжил и даже сумел попасть в партию рабочих, отправлявшихся на квантунский завод Мицубиси. Бежал, надеясь пристать к каким-нибудь китайским повстанцам, о которых часто и помногу писали американские газеты, но попался, к удаче своей, не японцам, а русскому пограничному патрулю. Потом — Сибирь, отличавшаяся, по мнению Янки, от Палембанга лишь тем, что в Индонезии было хотя бы тепло. Смута, распахнувшая ворота лагеря военнопленных, поначалу толкнула его под синие знамена, но затем нечто, о чем мистер Янки рассказывать категорически не пожелал, заставило его стать по нашу сторону баррикад.
Мы с Игорем переглянулись снова. Овечкин чуть заметно кивнул, я пожал плечами, полез за тетрадью, и Джон Спрегью, янки из Коннектикута, обосновался в списке 2-й роты 2-го батальона 1-й десантной бригады 3-го десантно-штурмового корпуса под номером шестьдесят два.
Это было утром, а несколькими часами позже во двор бывшей усадьбы влетел пропыленный мотоциклетчик, доставивший капитану Ерофееву запечатанный приказ из штаба бригады.
Обычная, — увы, — российская история, всегда одно и то же.
Хотя согласно первоначальному плану на подготовку корпусу отводилось девятнадцать дней, из числа коих минуло пока только одиннадцать, кто-то в генштабе, очевидно, решил, что столь отборным частям вовсе незачем проводить лишнюю неделю в условиях, приближенных к курортным, и предложил на семь дней сдвинуть срок начала операции. Пусть и с соответствующими последствиями. И сумел убедить в этом Третьякова.
101 
