очень нудно 
105 
– Тогда ищи. Искать – твоя работа.
– Ты права. Кстати, о работе. Кактуса знаешь?
Катерина напряглась.
– Нет.
Не отрывавший взгляда от лица своей собеседницы капитан в этом месте разговора щелкнул пальцами и выкрикнул:
– Стоп! Плохо! Еще раз повторяю вопрос: знаешь ли ты Кирилла Кораблика по прозвищу Кактус?
– Что-то слышала.
– Он здесь работает?
– Не знаю.
– Опять плохо! Кирилл Кактус работает в фонде?
– Ну ты и сволочь, Свинец…
– Я не сволочь, а старший оперуполномоченный. Кактус работает в фонде?
– Да.
– Где он сейчас?
– Не знаю!
– Зачем ты так, Катерина? – печально спросил сыщик. – Ты забыла, кто я? Я же твой друг. Сережа Свинец. Я тебя из говна вытащил. Я тебя от сто второй статьи отмазал. До сих пор бы сидела…
– Я не убивала. Ты это знаешь. И тогда знал. И вообще, это дело прошлое.
– Ага. Тогда поехали, Катя, – зло сказал капитан. – Поехали в отделение. Оформлю тебя как подозреваемую.
– А что случилось?
– Особо тяжкое преступление.
– Я позвоню своему адвокату.
– Звони, – дружелюбно кивнул капитан. – Сейчас – без четверти четыре. Суббота. До шести я тебя покатаю по городу, потом привезу в контору, сразу закрою в «обезьянник» – пока твой адвокат доберется в Москву… у него же загородный дом, и он сейчас наверняка именно там, в загородном доме… у камина сидит, коньячок сосет… пока он дозвонится до прокурора… а у прокурора тоже нет желания напрягаться в субботу вечером… пока все уладится… домой ты доберешься только под утро, вся на нервах… и это в лучшем случае. А в худшем – просидишь до понедельника.
– Я в Москве с семьдесят девятого года, – задумчиво произнесла женщина. – Четверть века, прикинь? А вы, менты, не изменились.
– А незачем, – весело ответил капитан. – Незачем, поэтому и не изменились. Менты всегда одни и те же. Меняется только их начальство. Поехали.
Он повернул ключ и завел мотор. Тронул, выкатился на проезжую часть. Катерина стиснула руки.
– Зачем тебе Кактус?
– Катя, – негромко позвал капитан, игнорируя вопрос. – Я тебе не враг. Ты связалась не с теми людьми. Они вообще не люди. Они человека похитили. Возможно, уже и убили. А чтоб никто его не искал, подложили чужой труп. Это конченые беспредельщики, и мозгов у них нет. Действуют методами девяносто второго года. Так сейчас никто не делает. Им недолго осталось. Я их накрою. Если не я, значит – кто-то еще; неважно. Расскажи мне все, что знаешь. И забудь про этот фонд спортсменов. Навсегда.
Капитан смолк. Хорошее настроение куда-то делось.
– Не трясись, – сказал он. – Никуда я тебя не повезу. Высажу сейчас. Иди, куда шла. Дура. Но в церковь – зайди. Свечку поставь. Потому что сегодня твой самый счастливый день. Судьба меня специально на твоем пути поставила. Если б не я, ты бы, может, через неделю-другую тоже без вести пропала… Ты девок под богатых козлов подкладываешь – бог тебе судья. Это ремесло вечное. Но с ними, – капитан показал себе за спину большим пальцем, – не связывайся. Им конец настал. Я сейчас туда зашел – а на входе охранник пьяный. В серьезной конторе охрана на работе не пьет. Даже в субботу…
– Стой, – с ненавистью сказала Катерина. – У Кактуса постоянная девочка. Наташа. Стриптиз танцует. Она с ним уже полтора года. Что между ними – я не знаю. Может, даже любовь. Только она тебе ничего не скажет.
– Мне? – Капитан расхохотался. – Не скажет? Ничего? Мне – не скажет?! Мне?!
Так ему вдруг стало забавно, что он ударил ступней по педали, и машина остановилась в самом неудобном месте, посреди оживленного перекрестка, и возмущенно загудели едущие следом, и заморгали фарами, пытаясь образумить странного водителя, напомнить ему, что он всем мешает, – но человек из МУРа продолжал смеяться едва не навзрыд.
Вот же пошутила! Вот же сформулировала! Это же надо же так же предположить, что есть на свете живое мыслящее существо, способное скрыть от капитана Свинца нужные ему сведения! Вот же приходят же фантазии в человеческие головы!
Мгновенно, на середине самого юмористического всхлипа, страшный милицейский хохот оборвался.
– Где эта твоя Наташа? Давай, звони. Поедем разговаривать. Прямо щас.
Капитан вспомнил своего брата. Представил его, въезжающего на своем бульдозере – в руках бердана, в зубах цигара – прямо сквозь строй аспидно-черных лимузинов в двери Межрегионального фонда; ревет дизель, страшно лязгают гусеницы, сокрушая тонкий, как бумага, столичный асфальт, лопаются и сминаются лакированные корпуса автомашин, хохочет и матерится Федот, нажимая рычаги, до основания сокрушая лакированную жизнь.
105 
