Последние отзывы

  63  

У меня не было лишних трех лет. Была жена в Моск14 ве, был сын. Я вернулся.

С юных лет я был глубоко убежден в собственном таланте, в собственной энергии и в собственной порядочности. Я не придумал свою исключительность – о ней мне говорили окружающие, едва не ежедневно. И не папа с мамой, нет. Друзья, учителя, случайные люди. Я расхаживал, втайне гордясь собой, и думал, что общество само должно помещать талантливых, энергичных и порядочных туда, где они наиболее эффективны. Я вырос в Советском Союзе, в патерналистской системе, где старики сами отбирали и вытаскивали молодых. Система работала плохо, вместе с действительно талантливыми и энергичными загребала и бесталанных – но она работала. Когда мне было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, я ждал, что меня позовут. Я искал, где происходит отбор лучших. Чтобы пойти. Чтобы меня отобрали. Чтоб дали самое сложное и тяжелое дело, какое есть. Я был готов взваливать на себя ответственность, я ничего не боялся, я быстро соображал. Я считал, что общество не должно разбрасываться людьми моего склада.

Что я хотел взамен? Материальных благ? Нахер материальные блага. Я умею придумывать, я рожден, чтобы создавать, – пусть опытные и взрослые скажут в двух словах, что нужно создать, и я создам, сочиню, изобрету. Дайте пищу для мозга. Дайте элементарное. Информацию. Стол, стул. Возможность не тратить время на поиски куска хлеба. Возможность восстанавливать израсходованные силы.

Прошло время. Родина слилась в оргазме с Западом. Там, на Западе, в Европе и Америке, последние остатки патернализма были уничтожены еще в шестидесятые годы двадцатого века, во времена студенческих революций. Битники и хиппи не желали слушать стариков, они протестовали против системы отбора. Теперь там нет никакого организованного отбора. Талантливые и энергичные лезут сами. Никто никого не вытаскивает. Продавай себя, продавай активно, навязывай – и однажды тебя купят задорого. Если ты действительно того стоишь. Уступать, скромничать, соглашаться на вторые роли нельзя.

Отменная система. Уродливая и гениальная. Никто ничего не ждет, каждый сам по себе, каждый кузнец своего счастья. Непонятно только, как быть с порядочными и скромными. С теми, кто не умеет себя продавать. Я, например, не умею, совсем. Одно время пытался научиться, несколько лет потратил – не научился. Не способен. Брезгую, ясно? Сама попытка подумать о саморекламе вызывает у меня тошноту. Не умею отодвигать, пролезать, втираться в доверие, заводить «нужных друзей». Не умею ловчить и конкурировать. Я один, второго такого нет, с кем конкурировать?

Пришлось рисковать, идти на тысячи компромиссов, напрягать волю, иметь дело с ублюдками и блядями, совершать сделки с совестью – и вот, я получил то, чего хотел. Позади тюрьма и война – вот куда потрачено самое звонкое, лучшее, продуктивное время. Молодость. Я предлагал, протягивал себя: поставьте, доверьте. Но оказалось, что я никому не нужен был, кроме мамы, папы, сестры и еще одной девушки, впоследствии родившей мне сына.

Человечество вытерло об меня ноги. Страна посадила в тюрьму.

Да, и вот еще что. Вы хуй дождетесь от меня воплей о том, что я лишний человек. Онегины, Печорины, Байроны, романтические дуэлянты, чей сплин оплачивался тысчонками, исправно поступающими из родовых поместий, – они искали красивой смерти; я же ищу жизни. 14

Я прихожу туда, где, кажется, есть только смерть, и ничего, кроме смерти, – и вижу жизнь, и ничего, кроме жизни.

Никто не лишний.

Каждый рожден для выполнения определенной задачи, которую может выполнить только он, и никто другой. Каждый угоден мирозданию. Каждый любим матерью, или женой, или сыном, дочерью, другом или собакою. Полчаса, пять минут – но любим.

Не надо иллюзий – каждый убил, или солгал, или предал, или желал жену ближнего.

Никогда за пять тысяч лет истории цивилизации несовершенство и порочность человека не обнажались так наглядно и контрастно, как сейчас, в России, в двадцать первом веке. Здесь пытались вывести новую породу людей, но совершили огромную ошибку: бросили работу, когда до конца ее оставалось совсем немного. Ее бросили не на полпути – ее бросили, когда до финиша было полшага.

Я один из тех, недоделанных. На идише – шлемазл. Я сконструирован на девяносто пять процентов. Я практически идеален. И я такой не один. Я знал и знаю тех, для кого отдать последнюю рубаху – не поступок. Вырвать из груди свое сердце и с хохотом сунуть его, горячее, в руки первого встречного убогого бродяги – на! пользуйся! – и пойти дальше, наслаждаясь. Вот как мы можем. Но это никому не надо.

  63