Лёгкий, ненавязчивый романчик 
81 
Очистив себя снаружи, приготовься внутренне. Побудь в тишине. Пять или десять минут. Расслабься. Лично я иногда позволяю себе медитацию или молюсь. Молитвослов всегда при мне. Но я редко его открываю. Чаще просто стою с закрытыми глазами, ни о чем не думая, распрямив корпус, опустив руки вдоль тела.
Можно зажечь свечи. Я не жгу свечей: на мой взгляд, это театральщина. Зато мне очень важно окружить себя нужными запахами. Наилучший вариант – ладан. У меня теперь всегда пахнет ладаном, и я удивляюсь, почему раньше не знал этого шелковистого аромата.
Смажь грудь йодом. И режь.
Не хочешь грудь – режь плечи. Я режу и то и другое, попеременно. Сегодня правую мышцу, завтра левую.
Приготовь вату или бинт, будет кровь.
Йод не убирай. Потом обработаешь рану. Вообще йод лучше всегда иметь при себе.
За один раз достаточно одного-двух порезов. Действовать следует медленно, сосредотачиваясь на сползании по коже красных капель. Волосы с груди лучше 4 сбрить.
Обратив любовь к насилию на себя, совершенствуешь и себя, и любовь, и само насилие. Выявляешь его суть, свободную от предрассудков.
Резать себя – это очень чистый поступок, его чистота стремится к абсолюту, достигает его и рвется дальше, в бесконечную пропасть, угадываемую за спиной всякого абсолюта. Ничто так не относительно, как то, что абсолютно.
В четвертом часу утра я проделал, как и предполагал, два надреза на правой грудной мышце, напустил в комнаты прохладного провинциального воздуха и ходил, голым и чистым, вдыхая запах ладана, кровь текла по мне. Так встретил рассвет.
Живу в Электростали, в квартире родителей. Они уехали в отпуск. Три недели. В отличие от своего сына, ведущего конвульсивную жизнь, они – люди старых правил. Хорошо работают и хорошо отдыхают. Их труд не связан с желанием сколотить, приумножить, задавить конкурента; они педагоги. В положенное время папа с мамой уезжают. Например, в Кисловодск. Могут себе позволить.
В конце восьмидесятых я был очень зол на систему. На страну, на государство. Из-за папы с мамой. Реформы превратили родителей в бедняков, едва сводивших концы с концами. Мне, двадцатилетнему, казалось, что они не выберутся.
Но сын преувеличивал слабость старшего поколения. Недавно, подсчитав в уме, он с изумлением понял, что в восемьдесят седьмом, когда цены пошли вверх и когда сам он отбыл в армию, его отцу исполнилось всего-то сорок два.
Им пришлось туго. Особенно в первой половине девяностых. Но они постепенно забрали свое. Трудолюбием, умом и спокойствием. В девяносто первом году сын, весь в мускулах, приходил к ним, вращая на пальце ключи от машины, и самодовольно вещал, что беспокоиться не о чем – он, мол, их надежда и опора. Папа и мама кивали головами и бросали озабоченные взгляды. Сын покорял столицу и рвался к миллионам – они делали свое дело. Прошло десять лет – несостоявшийся миллионер приполз, тощий и нищий, зализывать раны. Теперь они уехали в Кисловодск – а у сына нет ни копья, и он живет в их квартире, как некий дальний родственник, специально выписанный присматривать за имуществом.
Его растили в послушании, в уважении к старшим. Уважение не нагнеталось специально, не вбивалось, оно естественным образом следовало из заведенного семейного порядка. Сын никогда бы не рванул за тридевять земель, бродяжничать. Его хватило только на то, чтобы перебраться в Москву. Тридцать пять километров по прямой – вот вся миграция. Он не мог и помыслить о том, чтобы уехать от отца и матери на большое расстояние. Семье в любое время могла понадобиться помощь. Страна тряслась, дело шло к анархии и натуральному хозяйству – как бросить папу с мамой?
Маленький тихий город Электросталь всегда был за спиной. Сын собственных родителей мог вернуться на родину в любое время, за два часа, на поезде или автобусе. Он так и не стал своим в столице. Не нажил настоящего бродяжьего менталитета. Родительский дом, где его всегда ждали, пьяного, грязного, любого, находился слишком близко. Несколько раз он ночевал на вокзалах и однажды неделю прожил в машине – но ради позы. Или в силу любознательности. Связь с местом, его породившим, никогда не разрывалась. Оказавшись на Кавказе, первое время он больше переживал не оттого, что вокруг стреляют, а оттого, 4 что слишком удалился от дома.
Такой домашний герой – вроде бы в холоде, в голоде, но постель и горячая ванна всегда неподалеку. Отец еще в конце семидесятых называл его «альпинистом-надомником» за любовь не к приключениям как таковым, а к изящно оформленным рассказам о приключениях.
81 
