Лёгкий, ненавязчивый романчик 
83 
Но наш маленький мегаломан не принимал участия в драках. Он был слабосилен и миролюбив. Лучшим моментом любой драки он полагал финальное примирение сторон со взаимным одалживанием носовых платков для вытирания крови с губ. Правда, носовые платки были не у всех.
И велосипеды были не у всех, и магнитофоны «Весна», и наручные часы «Электроника» с анодированными браслетами, и фломастеры для подчеркивания подлежащего и сказуемого, и синие кроссовки «адидас» с белыми полосками и белыми же длинными шнурками были не у всех, и даже не у многих, – но на фетишах никто не торчал. Питательная среда для зависти и ее производных (вроде детской клептомании или ущемленного самолюбия) отсутствовала. Дистанция между зажиточными и малоимущими была смехотворна и равнялась длине белого шнурка от польских «адидасов». И несовершеннолетний мегаломанчик Андрюша подпитывался не завистью, а любовью. Она была велика, и Андрюша точно знал: когда настанет время, он распространит свою любовь до пределов, ограниченных Солнечной системой. Снабженное его любовью, человечество процветет.
Если киноафиша не сулила ничего любопытного, он тогда шел в библиотеку, чтобы в пятнадцатый раз взять и перечитать «Белый отряд», «Голову профессора Доуэля», 4 «Пылающий остров» или, к примеру, совершенно умопомрачительную повесть Жемайтиса «Вечный ветер», где разумные дельфины пасли стада китов, а человечество вольготно расселилось на прибрежных шельфах и окрест Большого Барьерного рифа, извлекая, на манер капитана Немо, из океанской толщи все необходимое для удовлетворения постоянно растущих потребностей. Интересно, что впоследствии тема экспансии в моря и океаны начисто исчезла из общественных дискуссий и даже из фантастической литературы; в первой половине восьмидесятых все уже забыли про океаны, да и про космос тоже, и носились только с компьютерами. Спасителем цивилизации объявили скучный арифмометр, а не межпланетный корабль и не глубоководный батискаф.
Если дело было летом и книга о разумных дельфинах надоедала, паренек отправлялся в культурный парк, где на гигантской карусели, непристойно визжа, катались, взмывая к самым кронам деревьев, взрослые девки с развевающимися юбками, а внизу по периметру паслись, маскируясь в густых кустах, юнцы, а также взрослые пиздострадатели, пожирая глазами голые бедра и впитывая издаваемые дамскими гортанями звуки восторга. Это было очень крутое сексуальное приключение, карусель, и для подвешенных на цепях девчонок, и для затаивших дыхание наблюдателей. Развратнее и скандальнее цепной карусели считалась только зимняя забава под кодовым названием «горка»: коллективное скольжение по ледяной дорожке с возвышенности в низину, с вращениями, подножками, падениями и обрушиванием на финише всей азартно орущей и гогочущей толпы в сугроб, где можно было анонимно ухватить за грудь или за задницу какую-нибудь отважную, раскрасневшуюся и растрепанную, с оторванными на пальтишке пуговицами четырнадцатилетнюю Ленку или Наташку. Посещающие «горку» Ленки и Наташки считались падшими созданиями; чтобы крупно опорочить девочку, достаточно было распустить в школе слух, что она «ходит на горку».
Начинающий мегаломаньяк на «горку» не ходил и возле цепной карусели появлялся редко, он стеснялся, – вдобавок и там и там можно было получить по шее от взрослых пацанов. В те годы, как это ни смешно, взрослые пацаны следили за общественной моралью и пресекали неловкий детский разврат.
Дохожу до воды. Немного грязно. Мусор. Лысый берег: у воды песок пополам с мелкой пылью, чуть выше неопрятная трава. Не курортный пляж, а «место отдыха». С одной стороны мелководье, здесь почище, тучные мамаши в глупых панамах наблюдают за детьми; противоположный берег оккупирован молодежью. Тут хулиганы в карты режутся, тут собаки бегают. Тут все свои. На курорте ты чужой, а здесь – местный, разница большая.
Быть местным замечательно. В Москве, например, местных нет. Уроженец столицы не скажет тебе, что он «местный». Он встанет в красивую позу и с выражением продекламирует: «Я – коренной москвич». Только их еще найди, коренных. У семи из десяти «коренных» мамы с папами приехали в семидесятые из Пензы и Саратова, по лимиту.
Тут, в Электростали, говорят «местный». Коротко и небрежно.
«И насыпали высокую пирамиду из земли и камней, в знак того, что это место – крепко».
Я – местный, я в тапочках. Долго плаваю, потом запаливаю еще один косяк. Неподалеку шумит компания нетрезвых отроков, – унюхав дым, отроки смотрят в мою сторону и начинают рассуждать меж собой о том, что, 4 мол, грешно в одну харю раскуриваться; это сказано не мне, но с расчетом, чтоб мною было услышано. Я спокоен. Любого угомоню несколькими фразами на уголовном жаргоне.
83 
