очень нудно 
82 
Выгнала жена – вроде бы гордо ушел в темноту, чуть ли не в трусах, а на деле поймал такси, и вот уже мамкины плюшки трескает.
Ночью, если захотеть, можно доехать за пятьдесят минут.
Может быть, вся лихорадочность маневров, смена профессий, образов жизни и приоритетов произошла оттого, что забубенность его – не настоящая. Родина – вот она, рядом. В пяти домах без лишних вопросов накормят и спать уложат. В пяти местах без раздумий дадут работу, только потому, что он – Рубановых сын и внук.
Вот вам Одиссей: десять лет на траверзе Итаки.
Дни мои хороши. Лето, солнце, нестарый девятиэтажный дом на краю леса. Я поздно встаю, беру полотенце и пешком, в тапочках, отправляюсь купаться. Есть два водоема, я шагаю на самый дальний, это примерно четыре километра с западной окраины на восточную. Смысл именно в том, чтобы в пластиковых сандалетах на босу ногу, в майке с голыми плечами, никуда не торопясь, пройти сквозь маленький свой городок в табакерке.
На мне обвисшие спортивные штаны – обычная для здешних мест одежда. Тут никто не рядится в шикарные прикиды. Тут не Москва, про каждого все известно. Некому пускать пыль в глаза.
Перед выходом выкуриваю косяк. Я делаю особенные, маленькие косяки, на три затяжки, я не сторонник глубоких погружений – предпочитаю, чтобы слегка мерцало и покачивало. Курить траву, в принципе, можно открыто, в любом месте. Милиции мало, по улицам не рыщут вооруженные патрули. А поймают – не страшно. Есть знакомые, друзья, бывшие одноклассники. Тут мой родной город, вот в чем дело. Конечно, я уехал отсюда десять лет назад, но это даже лучше, иначе каждые пять минут пришлось бы останавливаться и с кем-то болтать. А так – молодежь меня не знает, а ровесники пешком не ходят, у всех машины.
Ровесники думают, что Рубанов крутой, что он миллиардер, что он в шоколаде, в Кремле, на Ибице, в тюрьме, в Лондоне, в могиле, в пентхаусе. Ровесники едут по обсаженным старыми тополями и кленами улицам и не могут себе представить, что вялый тип в старых штанах – это тот самый «наш Рубанов».
Солнце яркое, но я не ношу темных очков. Отвык после Чечни. Там никто не носит светофильтры даже в ослепительный сорокаградусный полдень. Начнут стрелять – придется бежать, падать, очки слетят, и ты ослепнешь на несколько секунд, и станешь беспомощным, и убьют тебя тогда.
Шагаю, расслаблен. После наэлектризованной столицы тут ощущаю себя как у бабушки на печке. Иногда скучаю по Москве, по ее толпам, по сшибающимся вокруг меня энергиям молодых и старых, умных и глупых, богатых и нищих мужчин и женщин, но мой городок в табакерке слишком уютен и дружелюбен, здесь грешно скучать.
Много бодрых стариков. В девяностые им пришлось трудно, но все равно здешние старики – спокойные и опрятные. Все они – бывшие пролетарии, заработавшие в литейных цехах «горячий стаж», вышедшие на пенсию в сорок пять – пятьдесят и получившие от системы мно4 жество льгот и надбавок. Льготы и вознаграждения придумал еще Хрущев, и граждане Электростали всегда были равнодушны к Сталину, а на Хрущева едва не молились.
Бродяг и побирушек нет, деды и бабки сидят по лавкам во дворах, обсуждая малопонятные новые времена.
Сытые кошки. Теплый асфальт. Много густой листвы. Много удобных скамей – присаживайся и сигарету выкури. Тут и там летние кафе. Простые цвета: серые дома, молочно-голубое небо, зеленая трава. Цоколи зданий выкрашены вишнево-коричневым. В старых домах полноразмерные подвалы, оттуда тянет теплым, затхлым, но даже этот запах, вроде бы нездоровый, приятен, он из детства. Его, детства, декорации повсюду. Меня уже нет, а они целы.
Не следует думать, что родной город – унылая дыра. Мое пешее путешествие включает проход мимо огромного торгового центра, мимо ледового дворца, с водоемом в гранитных берегах, по центру – фонтан; сквозь парк развлечений, где дети смеются, оседлав жирафиков, слоников и прочую деревянную фауну. Мимо стадиона, где я занимался всем, чем можно, от волейбола до тяжелой атлетики. И водоем, куда я скоро намерен с разбега прыгнуть, между прочим, создан искусственно.
Пройти Электросталь с запада на восток – все равно что прогуляться по собственному дому, от кухни до спальни. Почти машинальный процесс. Здесь юный мегаломаньяк окреп. Город щедро предложил ему все условия для развития. В тринадцать лет он за полтора часа пешком обходил равноудаленные друг от друга очаги культуры – два кинотеатра и четыре клуба – для ознакомления с киноафишей и осуществления, после обстоятельных раздумий, выбора между «Дознанием пилота Пиркса» и «Козерогом-1»: первый – совместный, советско-польский, он страшнее, другой – американский, интереснее и крепче сделан; в первом человекоподобному роботу отрывают руки и вместо крови из ран вылетают шестеренки и разматываются провода, во втором главный герой в пустыне рвет зубами живую змею; такие моменты смаковались и обсуждались потом в школе неделями, даже до драк доходило, между теми, кто утверждал, что змея не настоящая, резиновая, и теми, кто настаивал на аутентичности гада.
82 
