очень нудно 
78 
– Гарри, – позвал Савелий. – Гарри! Успокойся. Что ты наделал?
Гений посуровел:
– Задай этот вопрос Пружинову. Это он настучал.
– Я догадался, – сказал Савелий. – А ты зачем влез?
– Ты бы тоже влез, – ответил Годунов, блестя глазами. – Они бы посадили мальчишку. Они бы сломали ему жизнь.
Герц перевел взгляд на Мусу – тот сидел, подперев кулаком скулу. Возможно, даже дремал.
– Они посадят либо мальчишку, либо тебя.
– Мальчишка уже ушел. – Годунов ухмыльнулся. – Два часа назад. А я подписал протокол. То-се, капсулы мои, давно храню, где взял – не помню; пьяный был…
– Дурак. Они проверят вас обоих. Сделают анализ крови. И твоей, и Филиппка. А ты давно не жрешь траву.
– Уже сожрал, – деловито объявил Годунов. – Купил у соседа по камере. Обменял на сигареты. Третья возгонка. Гадость страшная.
Савелий вспотел.
– Черт. А я не сообразил. Я тебе даже сигарет не привез…
Гений сделал небрежный аристократический жест:
– Забудь. А Филиппок не пропадет. Я ему адресочек шепнул – там надежные люди, за сутки ему кровь почистят, специальной химией… В общем, он парень неглупый, отвертится.
– А ты?
– А я посижу.
– Ты сумасшедший, Годунов.
– Есть немного, – прогудел Годунов. – Я ведь, Савелий, книжки сочиняю. Иногда, раз в год, доходит даже до того, что меня называют писателем. А книжки, брат, пишутся не в кабинетах. Вернее, в кабинетах они тоже пишутся, но самые лучшие книжки пишутся вот в таких местах… – Он обвел руками комнату. – В тюрьмах, в окопах, в канавах. В грязных шалманах. На кабацких салфетках. Мое место – тут. Не волнуйся, я быстро вернусь. Мне много не дадут. Лет пять от силы. Заодно протрезвею. Кое-что обдумаю. Семьи у меня нет, мама умерла, плакать по мне некому, так что…
– Есть, – возразил Герц. – Есть кому плакать.
Годунов улыбнулся:
– Передай тому, кто по мне плачет, чтоб не плакал. Плакать не надо. Надо смеяться. Это единственный способ выжить. Понял меня?
Герц покачал головой.
– Папаша! – воскликнул Годунов. Муса открыл глаза. – Сержанта нельзя подводить. Он нормальный мужик. Иди, зови его.
Муса встал.
– Гарри, – пробормотал Герц. – Ты… держись, ладно?
Годунов принял бравый вид.
– Сам держись.
– И не жри траву, – прошептал Савелий. – Особенно очищенную. А то… Не успеешь сообразить, как превратишься… Будешь думать только про свет прозрачный…
Дверной замок опять зашипел. Годунов вдруг рассмеялся:
– Я давно понял, что ты читаешь Священную Тетрадь.
– Уже прочитал.
– Эх ты! – сказал гений. – Это я ее написал. Пятнадцать лет назад. Предложили халтуру, хорошие деньги – настрочил за две недели. Прощай, брат.
– Подождите, – остановил его Муса. – Самое главное забыли.
Он сунул руку в карман пиджака и достал две пачки дешевых китайских сигарет.
– Душевно благодарю, – с чувством произнес Годунов. – Папаша, ты береги Савелия. Я вижу, ты все можешь. Освобожусь – я тебя найду. Я – Гарри Годунов, я добро помню.
Глядя в немного перекошенную спину товарища, Савелий подумал, что верит ему во всем, кроме одного: он не верит, что товарищ быстро вернется.
– Хороший у тебя друг, – сказал Муса, когда они остались одни.
– Это вы мой «друг», – сухо ответил Герц. – А Гарри… Мы с ним…
– Не цепляйся к словам, – мягко возразил Муса. – Я никому не «друг». Я давно вышел из системы. Ты о Гарри теперь не думай. Тюрьма – не самое плохое место. Ты теперь о себе думай.
– Нечего думать, – мрачно произнес Герц. – Думай не думай – мне конец. Завтра меня проверят. Я, конечно, мякоть ложками не жрал, но… Всем моим людям из редакции тоже предложат пройти проверку. Скорее всего большинство откажется. Я тоже откажусь… Но это не главное.
– А что для тебя главное? – осведомился Муса.
Савелий набрал в грудь воздуха, чтоб ответить, но вошел мрачный сержант. Сделал знак.
– Пошли отсюда, – сказал Герцу старый преступник, и стало ясно, что он покидает стены участка с облегчением.
«Стюардессы» выдали очаровательные прощальные улыбки.
– Благодарим за посещение, – мелодичным голосом произнесла одна из них. – Если у вас есть претензии по существу беседы или к внешнему виду наших сотрудников либо предложения и пожелания…
– Перестань, дочка, – прервал ее Муса. – Все было прекрасно.
78 
