67 
После бессонной ночи Краслен пришел к выводу, что лучше сообщить хозяевам о возвращении слуха – не дай Труд, узнают сами, тогда живым из этого особняка уже не выберешься. Утром он сообщил Кунигунде, что вроде как понемногу, полегоньку, если только ему не мерещится, начинает различать звуки.
– Какое счастье! – воскликнула та. – Это Фрейр тебе помогает! Сегодня как раз праздник летнего солнцеворота, вот боги и послали нам чудо!
В языческих богах Краслен разбирался не очень-то хорошо. Он предпочел промолчать. Кунигунда, судя по всему, тоже не была специалисткой в этой области: после короткой паузы она смущенно добавила:
– Ну… По крайней мере, так писали в «Журнале молодых фашисток». Но это не главное, теперь мы наконец сможем общаться! Расскажешь мне про себя?
– С удовольствем, – сквозь зубы процедил Кирпичников.
– Ты женат? Партийный? Любишь танцы? Бываешь в кино? Твои родители – расово чистые брюнны?
– Мм… Да! – сказал Краслен.
– Что – «да»? – спросила девушка, не будучи в силах скрыть одновременно разочарования и надежды.
«Неплохо было бы, конечно, сказать ей, что я женат, тогда эти утомительные знаки внимания, наверное, прекратились бы», – решил Кирпичников. Впрочем, он помнил руки официанта: обручального кольца на них не было. Информация о Зиммеле уже в руках фон дер Пшика, а если нет, скоро наверняка там окажется. Так что лучше не давать лишних поводов для подозрений.
– Да – на все вопросы, кроме «женат». – Кирпичников изобразил приветливую улыбку.
Девушка расцвела.
– Знаешь, когда отец решил взять раненого из больницы, мне это сначала не понравилось, – потупившись, проговорила она. – А теперь я даже рада, что ты у нас дома!.. Хочешь сосиску?
– Спасибо.
– А хочешь, я заведу патефон?
– Не стоит утруждаться.
– Может быть, почитать тебе что-нибудь?
– Вообще-то я и сам мог бы…
– Хорошо. Тогда я просто принесу кофе. И булочек! Кажется, на кухне были еще свиные колбаски. А у меня в комнате есть отличные грампластинки и много хороших стихов! Сейчас вернусь!
В этот день гостеприимное семейство проявило к Краслену столько внимания, что к вечеру он порядком устал от неустанной заботы. Сиделка, обычно смотревшая на больного как на бессмысленный манекен, простой источник заработка, соизволила поговорить с ним о погоде. Заглянул и сам барон. Он осведомился насчет здоровья Курта Зиммеля и как бы невзначай завел разговор о политике: видимо, проверял, насколько раненый лоялен фашистскому режиму. Краслен, понятное дело, прикинулся рьяным поклонником Шпицрутена. О семье, дате рождения и прочих личных данных Курта, неизвестных Кирпичникову, Пшик, по счастью, почти не спрашивал.
Не давал покоя и Ганс. Сначала он снова донимал Кирпичникова рассказами о своей собаке, которую отец не разрешил привести в комнату к больному, о братьях, готовившихся к мировой агрессии, приятелях, учителях, турпоходах и о том, что скоро перейдет в специльную закрытую школу, расположенную в старинном замке в горах.
– Там учат тако-о-о-ому! – вдохновенно трепался мальчишка. – Кстати, ты случайно не поможешь мне справиться с домашним заданием? «Если на нашей улице жили двадцать инородцев, но семь из них мы выгнали, то насколько чище станет улица после того, как мы выгоним остальных, если каждый инородец в день производит триста граммов отходов?»
После того как Краслен решил ему задачку, Ганс приволок настольную игру «Брюнеция завоевывает Ангелику», разложил ее на одеяле у больного и потребовал непременного участия в эпохальном сражении. Кирпичников не очень хорошо уяснил правила; воспользовавшись этим, мальчишка заставил его играть за Ангелику и привел фашистов к победе несколько раз подряд, чем был жутко доволен.
Впрочем, внимание Кунигунды не шло в сравнение ни с чем. Она проводила возле Краслена все время, если только не ела, не спала, не переодевалась (а это модница проделывала довольно часто) и не болтала в соседней комнате по телефону. Теперь, зная, что больной за стенкой слышит, она не говорила с подругой о своей влюбленности так откровенно. Впрочем, если бы Кирпичников и не подслушал того разговора, он все понял бы по глазам юной брюннки. С таким восхищением на него не смотрели ни Джессика, ни Бензина.
Именно с помощью Кунигунды Краслен сделал через несколько дней свои первые шаги после аварии. К тому времени классовый инстинкт уже начал притупляться: пролетарий несколько раз ловил себя на том, что фашистская семейка кажется ему милейшими, заботливыми людьми. Заставая у себя в голове эту вредную идею, он старался гнать ее подальше, но невольно расслаблялся все больше и больше. Он уже привык ежедневно слушать фашистские марши и передачи о «расовой гигиене» из «Телефункена», привык лицезреть расставленные здесь и там изображения Отто Шпицрутена, привык решать Гансу задачки про отстрел инородцев и экономное умертвление сумасшедших, обходящихся государству в такую-то сумму. С тех пор как поднялся на ноги, Кирпичников сделался частым гостем в комнате Пшика-младшего. Тот с гордостью демонстрировал пролетарию свое изобретение: натянутую под углом нитку с завязанным на ней узелком, по которой скользил игрушечный самолетик. Снизу к самолетику была прилеплена пластилиновая «бомба»: он натыкался на узел, и бомба падала. «Вот так же я буду бомбить красностранские города, когда вырасту», – комментировал Ганс.
67 
