171 
К концу своей речи я просто захлебываюсь рыданиями, так что едва понимаю собственные слова. Из носа течет, волосы закрывают лицо… Я хочу, чтобы Ванесса коснулась меня, обняла, успокоила, но вместо этого она делает шаг назад.
— Чего еще я о тебе не знаю? — задает она вопрос и уходит, оставляя меня на пороге дома, который больше не кажется мне домом.
Сама процедура заняла шесть минут.
Я знаю, считала.
Меня предупредили о последствиях. Взяли анализы, осмотрели. Вкололи успокоительное. Вставили в шейку матки расширитель. Дали подписать документы.
Подготовка к аборту заняла несколько часов.
Помню, как медсестра уложила мои ноги на подставки гинекологического кресла и велела сдвинуться ниже. Помню, как блеснуло зеркальце, когда врач достала его из стерильной салфетки. Помню хлюпающий звук отсоса.
Врач не называла это ребенком. Даже плодом не называла. Говорила «ткани». Я, помню, закрыла глаза и представила салфетки «Клинекс», скомканные и выброшенные в мусор.
На обратном пути в студенческое общежитие я вцепилась в рычаг переключения скоростей старенького «доджа» своего приятеля. Я просто хотела, чтобы его ладонь сжимала мою руку, но он разжал мои пальцы.
— Зои, — сказал он, — дай я поведу машину.
И хотя, когда мы вернулись в мою комнату в общежитии, было всего два часа, я надела пижаму и стала смотреть сериал «Больница», сосредоточившись на героях Фриско и Фелиции, как будто мне предстояло рассказывать о них на экзамене. Я съела целую банку арахисового масла.
И продолжала чувствовать пустоту.
Много недель мне снились кошмары, я слышала, как плачет зародыш. Плач раздавался во дворе, куда выходили окна моей комнаты. Я шла туда прямо в пижаме, припадала к земле и пыталась голыми руками вырвать мусорный бак из заскорузлой земли. Я отдирала большой кусок дерна, ломала о камни ногти и наконец обнаруживала Милашку Синди, куклу, которую я похоронила в день смерти отца.
Ночью мне не спится. Я слышу, как наверху, в спальне, ходит Ванесса, потом все затихает — наверное, она уснула. Поэтому я сажусь за цифровой синтезатор и начинаю петь. Я позволяю музыке обвязать себя, словно бинтом; нота за нотой я сшиваю себя.
Я так долго играю, что начинает ломить запястья. Пою, пока не садится голос, пока мне не начинает казаться, что я дышу через соломинку. Тогда я замолкаю и опускаю голову на клавиши. Тишина в комнате становится толстым ватином.
Потом я слышу аплодисменты.
Оборачиваюсь и вижу в дверном проеме Ванессу.
— Ты давно здесь стоишь?
— Достаточно. — Она садится рядом со мной на вращающийся стул. — Знаешь, ведь этого он и добивается.
— Кто?
— Уэйд Престон. Поссорить нас.
— Я не хочу ссориться, — признаюсь я.
— Я тоже. — Она помолчала. — Я наверху кое-что подсчитала.
— Неудивительно, что тебя так долго не было, — бормочу я. — Корпела над математикой.
— Насколько я понимаю, ты прожила с Максом девять лет. Я хочу прожить с тобой следующие сорок девять.
— Почему только сорок девять?
— Следи за моей мыслью. Это хорошее, круглое число, — смотрит на меня Ванесса. — Когда тебе будет девяносто, ты проживешь со мной больше половины своей жизни — в отличие от десяти процентов, которые прожила с Максом. Пойми меня правильно, я все равно продолжаю ревновать к этим девяти годам, потому что, несмотря ни на что, не смогу прожить их с тобой. Но если бы ты не прожила их с Максом, может быть, тебя бы сейчас рядом со мной не было.
— Я ничего не хотела от тебя скрывать, — уверяю я.
— И не нужно. Я так сильно тебя люблю, что ничто, в чем ты могла бы мне признаться, не может этого изменить.
— Я раньше была мальчиком, — с серьезным лицом говорю я.
— Вот тебе и камень преткновения, — смеется Ванесса, наклоняется и целует меня. — Я знаю, что ты достаточно сильная и могла бы пережить это одна, но тебе не придется этого делать. Обещаю, я больше идиоткой не буду.
Я устраиваюсь поудобнее и кладу голову ей на плечо.
— И ты меня прости, — произношу я извинение, широкое и безграничное, как ночное небо.
Ванесса
Моя мама говорила, что женщина без помады — словно торт без сахарной глазури. Я никогда не видела, чтобы она выходила на улицу без своего «фирменного» цвета — «навеки». Каждый раз, когда мы заходили в аптеку за аспирином, тампонами или лекарством от астмы, она покупала пару тюбиков помады и прятала их в один из ящиков комода — ящик, доверху забитый маленькими серебристыми тюбиками.
171 
