Последние отзывы

  99  

Я вытащил еще одну визитку. Оставалось всего три. «Неужели?» — написал я.

Я достал последнюю карточку и написал: «Вот это да!» Мы неловко помолчали. Время от времени мы кивали друг другу. Теперь, когда мы установили такую прочную связь, молчание становилось мучительным испытанием.

— Второй матч, — объявил Джо.

Я проиграл восемь раз подряд. Один раз мне даже удалось продержаться целых пятнадцать минут. Мне повезло: мой противник, пожилой ветеран со слуховым прибором в обоих ушах, заснул на середине партии. К концу вечера ни разу не проиграл только Джо. Игроки стонали, когда приходил их черед сразиться с ним. Лично я играл с ним последний, восьмой матч. Пришлось выдвинуть шашку на середину поля и ждать смерти.

— Е7 — Е6, — провозгласил Джо. — Мое любимое начало.

И спокойно смел меня с доски. Как будто мы с ним в разные игры играли. В каком-то смысле так оно и было. Я играл так, как меня учили в детстве, то есть развлекался и убивал время. Мои ходы наверняка казались ему неожиданными и необдуманными. Я мог добиться лишь краткого преимущества, если вообще добивался его. Старик же анализировал каждый свой шаг. Наверное, так бывает со всеми, кто достиг профессионализма в своем деле.

Я наблюдал за ним с тем же восторгом, с каким впервые рассматривал картинки Виктора. Позвольте, я объясню. Гений принимает множество форм. Наши современники научились постепенно ценить трансцендентность не только в Пикассо, но и в других, менее заметных произведениях. Старый добрый провокатор, Марсель Дюшан,^[39] доказал это, отказавшись от карьеры художника, переехав в Буэнос-Айрес и полностью посвятив себя игре в шахматы. «В этой игре, — писал он, — вы найдете всю красоту искусства, но вы найдете в ней и нечто большее. Из нее невозможно извлечь прибыль. Игра намного чище искусства». На первый взгляд может показаться, что Дюшан сокрушается, размышляя, какую власть над нами обрели деньги. На самом деле он борется не с деньгами. Он стирает четко очерченные границы традиционного искусства, полагая, что все формы самовыражения — все без исключения — абсолютно равны. Живопись ничем не отличается от шахмат, а шахматы — от катания на роликах, а ролики — от приготовления супа на собственной кухне. Если вдуматься, любое из этих старых, проверенных временем занятий лучше традиционного искусства, лучше живописи, потому что при этом не нужно патетически провозглашать себя «художником». Борхес утверждал, что патетика — путь посредственности, и страстное желание быть гением — один из самых серьезных соблазнов в искусстве. В таком случае настоящий гений не осознает собственной гениальности. Гений на то и гений, что не должен задумываться над своими творениями, не должен задумываться над тем, как примет его публика или как его произведения повлияют на его дальнейшую судьбу. Гений просто действует. Он — человек ограниченный, для него существует одна лишь страсть, страсть нездоровая и часто разрушительная. Таким человеком был Джо, таким был и Виктор Крейк.

Да, я склоняю голову перед гением, перед тем, как легко он приносит себя в жертву предназначению. Я надеялся, что и на меня падут отблески его костра. И вот теперь, глядя на то, как Джо забирает мою последнюю шашку и кладет ее рядом с остальными пластмассовыми телами, когда-то составлявшими мое войско, я вдруг вспомнил, зачем мне нужен был Виктор Крейк. И зачем я продолжал искать его, когда понял, что создать его заново у меня не получится. Крейк был моей последней надеждой, моим единственным шансом почувствовать жар костра, вдохнуть запах дыма, искупаться в его свете.

Раздача призов — точнее, призового фонда в пятьдесят долларов — прошла скромно. Джо просто вручил их сам себе. Один из участников проиграл шесть партий подряд и возмущенно удалился. Я утешал себя тем, что не я один так плохо играю, и расстраивался, что не успел сделать главное: задать ему вопросы.

Расстраивался я напрасно: все остальные знали Виктора. Они сообщили мне, что он был постоянным посетителем клуба и исчез около года назад. Все сошлись на том, что лучше всего поговорить с Джо, он тут старожил. Я был несколько озадачен, поскольку Джо утверждал, будто о Крейке он не слышал. Джо за то время, пока я опрашивал остальных, успел тихонько испариться.

  99