36 
– Вы, должно быть, новый постоялец. Я – Полетт Карджилл.
Я тоже представился.
– Не знал, что врачи все еще навещают больных на дому.
– Я их не навещаю. Альма – случай исключительный.
– Что верно, то верно. Скажите, с ней все в порядке?
Доктор развела руки в стороны, немного беспомощно. А затем прочитала мне маленькую лекцию о невралгии тройничного нерва и трудностях лечения.
– После операции ей на какое-то время полегчало, это было в две тысячи втором, но примерно через полтора года боли возобновились. Мы поговорили с ней о второй операции. По моему мнению, – и, думаю, Альма с ним согласилась – предпринимать ее не стоит. В возрасте Альмы каждый новый год приводит с собой новый риск осложнений. Операция может принести больше вреда, чем добра. Сейчас наша цель в том, чтобы удерживать боль на переносимом уровне, а не в том, чтобы избавиться от нее. Последнее, боюсь, попросту не реально.
– Она все время повторяет, что ей ничто не грозит.
– Это верно. Собственно, она попросила меня успокоить вас. Говорит, что, чрезмерно волнуясь за нее, вы самого себя до могилы доведете.
– Но у меня действительно есть поводы для волнений.
– Я на вашем месте чувствовала бы то же самое. Однако, если не считать болей, здоровье у нее превосходное. С ее сосудами она и до ста лет проживет.
Мы помолчали, обдумывая то, что следовало из этих слов.
– Ей может стать хуже? – спросил я.
– Не знаю.
– Но лучше не становится?
Снова молчание.
– Мы делаем все, что можем, – наконец сказала доктор.
Я промолчал.
– Это относится и к вам, – сказала она.
– Так ведь я ничего не делаю…
– О нет, делаете. У нее замечательно улучшилось настроение.
– Ну, не знаю.
– Можете мне поверить. Я наблюдаю ее уже пятнадцать лет. Сейчас ей намного лучше, чем было.
Я старался не думать о том, как выглядело «намного хуже».
– Вы просто продолжайте делать то, что делаете. Я годами уговаривала ее подыскать человека, с которым она сможет вести беседы. Альме необходимо получать все, что удастся, от минут, в которые ее не мучает боль.
Я кивнул.
– Как я уже говорила, на дому я больных не посещаю. Но Альма… – Она притронулась к сердцу, грустно улыбнулась. – Звоните в любое время.
Я вошел в дом. Альма сидела за кухонным столом, на котором стояли две тарелки с вилками и кусок вчерашнего «Захера». Услышав мои шаги, она подняла на меня взгляд и улыбнулась своей загадочной улыбкой. Теперь я видел в этой улыбке знак непроницаемости, густую вуаль печали. Боль давно уже привлекала внимание философов как переживание и универсальное, и не передаваемое кому-либо другому. В определенном смысле наблюдать за человеком, терзаемым болью, труднее, чем сносить такую же самому, поскольку более мощного напоминания о нашем одиночестве не существует. Именно боль ставит пределы нашей способности сочувствовать другому, обводит яркой чертой то, что мы можем надеяться, всерьез надеяться узнать о нем. В тот миг я сильнее, чем когда-либо, хотел быть близким ей человеком, и сознание невозможности этого мучило меня.
Она взяла нож, отрезала себе изрядный кусок торта.
– Сегодня я съем побольше. Думаю, я это заслужила.
Мы ели в молчании. Вернее сказать, я ел – Альма ничего практически не съела, только потыкала торт вилкой, проткнула ею же пакетик густых сливок и выдавила их на торт. Я встал, чтобы ополоснуть тарелки, и, включив воду, услышал, как за моей спиной проехались по полу ножки ее стула.
– Я очень устала и хочу полежать. Если не спущусь к обеду, управляйтесь с ним без меня.
На лице ее одно выражение быстро сменялось другим, и каждое оставалось мне непонятным.
– Надеюсь, вы не станете меня жалеть.
– Никогда, – ответил я. – Даже если проживу миллион лет.
Она кивнула, повернулась и ушла.
Я напомнил себе об услышанном мной от врача, постарался убедить себя в том, что скованность, вялость Альмы – сущие пустяки. Ничего у меня в итоге не вышло, поскольку именно в те минуты, когда ей не хватало сил для разговоров, я начинал с особенной остротой понимать, сколь многим ей обязан. Каким бы утешением ни стал я для нее, Альма уже отблагодарила меня десятикратно. Я навсегда останусь ей благодарным за это и сейчас вспоминаю те дни как самые счастливые в моей жизни, тем более что миновали они очень скоро.
Глава десятая
– Ну очень похоже на фильм «Гарольд и Мод», – сказал Дрю.
36 
