очень нудно 
68 
— Он, конечно, ничего не узнал. Наверняка он задумывался, изменяла ли я ему когда-нибудь. Но я не изменяла.
— Да, ты была самой преданной и благодарной женой.
— Не надо говорить таким снисходительным тоном. Я действительно благодарна ему. Джон взял меня замуж, потому что он добрый человек.
— Эйнсли, поверь мне, — Кэмерон одарил ее испепеляющим взглядом, — это была не только доброта.
— Он стал особенно добр, когда моя дочь… — Из глаз Эйнсли хлынули слезы. Все это было так давно, но боль от потери жила в ней до сих пор.
— Мне жаль, Эйнсли, — дрогнувшим голосом сказал Кэмерон. — Мне правда очень жаль.
— Я назвала ее Гэвина. — Эйнсли подняла голову, но сквозь слезы ничего не видела. — Знаешь, каково это было, когда я оплакивала своего ребенка, а все вокруг твердили, что ее смерть — благо для меня: никогда не придется отвечать на неловкие вопросы, почему у моей дочери черные кудрявые волосы, когда мы с Джоном оба светловолосые…
Кэмерон подошел к ней, поднял со стула и прижал к себе. Эйнсли прильнула к его широкой груди и заплакала.
Гэвина была такая красивая девочка. Она лежала на ручках Эйнсли так, как будто точно знала — там ее место. Она прожила один день, один замечательный день, потом стала слабеть и умерла. Теперь она лежит на церковном дворе рядом с родителями Эйнсли.
У него были теплые, уютные руки, и сам Кэмерон — такой высокий и сильный. Мужчина, который вызывал в ней вожделенное томление, сумел успокоить ее, разделить с ней ее печаль.
Эйнсли была готова остаться здесь на всю оставшуюся жизнь: в этой комнате, в его объятиях… Она была бы абсолютно счастлива.
Раздался легкий стук в дверь, и послышался глухой голос лакея:
— Милорд? Ее величество готова принять вас.
— Пропади все пропадом, — прошептал Кэмерон.
Эйнсли хотелось сказать то же самое. Вытирая глаза, она отстранилась от Кэмерона.
— Утром жди меня здесь, — быстро сказал Кэмерон. — В девять часов. Сможешь? И не спорь.
Конечно, он продолжит тот же разговор, потребует ответа, почему она не хочет уехать с ним. Но он имеет право знать это. Эйнсли кивнула.
Кэмерон наклонился к ней, поцеловал — настойчиво, требовательно — и направился к двери, в которую продолжал стучать лакей.
— Да иду я, уже иду.
Кэмерон открыл дверь, заслонив Эйнсли от глаз лакея, вышел и закрыл ее за собой, оставив Эйнсли одну, со слезами на глазах.
На следующее утро без пяти минут девять Эйнсли вошла в гостиную. Кэмерона не было. Прошло десять минут — его по-прежнему не было. Половина десятого — его нет. Медленно тикали часы на камине, низкий колокольный звон отмерял каждые четверть часа.
Кэмерон не пришел.
Когда на часах было почти десять, в комнату вошла служанка. Она подошла к Эйнсли, присела в реверансе и протянула ей сложенную бумажку:
— Для вас, мэм.
С безучастным выражением лица служанка снова сделала реверанс и выскользнула из гостиной.
Эйнсли нетерпеливо развернула плотную бумагу и увидела несколько строк, написанных четким почерком:
«Дэниел никогда не останавливается там, где я прошу его остановиться. Я уехал в Глазго вытаскивать его из неприятностей. Ты победила, мышка. На поезде из Донкастера, после последней скачки „Сент-Леджер“. Проводник будет знать, как меня найти. До скорого свидания».
Эйнсли сложила бумагу кремового цвета, прижала ее к губам и сунула в лиф платья.
Вечером, вернувшись в свою комнату, Эйнсли села и написала длинное письмо. Утром она отправила его леди Элинор Рамзи, адресовав его в ветшающий дом отца Элинор недалеко от Абердина. К письму она приложила сумму, достаточную для покупки железнодорожного билета от Абердина до Эдинбурга, и строго наказала Элинор воспользоваться этими деньгами.
Спустя несколько дней Эйнсли Дуглас и Элинор Рамзи сидели друг против друга за угловым столиком в кафе-кондитерской на станции в Эдинбурге. В этот ранний час в кафе почти никого не было.
Эйнсли давно не видела Элинор, хотя они регулярно переписывались. Их матери были близкими подругами, обе когда-то обслуживали королеву. Королева хотела, чтобы при дворе служила Элинор — она по положению была выше Эйнсли, — но лорд Рамзи слезно молил дочь остаться дома, и Элинор не смогла ему отказать. Отец Элинор отнюдь не был немощным стариком, но Эйнсли понимала: без Элинор он совсем пропадет. И этим, вероятно, объяснялось, почему Элинор, с тех пор как несколько лет назад решительно бросила Харта Маккензи, герцога Килморгана, больше не принимала предложений о браке.
68 
