122 
– Кофе готов, – сияющий Петя П е тров появился на пороге с кофейником.
– Юрик! – взревел П.Н. – Это были мои пирожки! И это была моя телекомпания! И вот это, – он ткнул в меня пальцем, как на фреске Микеланджело Бог Отец в Адама, – это была моя любимая телеведущая. И она сделала замечательные пирожки!
– В которых мало соли, – вмешалась Ека.
– Да ты их не пробовала!
Петя Петров дрожащими руками пытался пристроить на столе кофейник. Уши его под колпаком горели, словно алые маки на тосканских полях.
– Необязательно читать всю книгу, чтобы составить о ней верное представление, – сказала Ека. – Мы с вами, Павел, как филологи отлично это знаем. Достаточно открыть книгу в двух-трех местах, чтобы понять, стоит ли она внимания. И с едой так же: я определяю качество блюда по запаху и внешнему виду.
– Ты определяешь по запаху и внешнему виду количество соли? – расхохоталась Аллочка.
Я ни разу до этого не видела, как она смеется: зрелище оказалось специфическим. Смеющаяся Аллочка – почти «плачущий большевик». П.Н., похоже, тоже впечатлился и развернул к ней стул:
– Аллочка, скажи, что мне делать? Распустить вас всех? Закрыться и проживать сэкономленные на завтраках деньги? В последние годы мы работали в убыток – взлет начался, когда пришла Ека. Да, Геня, нравится тебе это или нет, но Ека порвала все рейтинги. Рекламу дают нынче только под нее, все остальные программы – паразиты или благотворители.
– «Ека-шоу» – успешный проект, – признала Аллочка. – Более чем просто успешный, но почему мы должны расставаться с любимыми программами и… людьми?
– Слушайте, хватит говорить обо мне так, будто меня здесь нет, – вскипела и я. – Кто-нибудь объяснит мне, что такое «Ека-шоу»?
– В лесу его не показывают, – сказал Пушкин. – Ека сделала невозможное. Точнее, она делает невозможное каждый день.
– Кстати, Ека, мы опаздываем. – Иран постучала своими огромными пальцами по пустому запястью: она никогда не носила часов. – Тебе еще нужно переодеться. Эти пятна…
– Приятно было позавтракать с вами вместе, – улыбнулась Ека, отодвигая тарелку с пирожками. – Увидимся!
– Зайди после трех, – буркнул П.Н., глядя мне куда-то в ухо.
– Мне надо увидеть это шоу, – сказала я Пушкину.
Аркадий оживился:
– Да без проблем! Дод хоть сейчас проведет тебя в студию. Но приготовься быть изрядно фраппированной. Знаете, я все же выпью кофе. Вы как?
Аллочка уже разливала горячий душистый напиток по чашкам. Ирак, Колымажский и милый Славочка отважно хрустели пирожками.Читателю, разумеется, известно, как отбирается публика для ток-шоу. Эта шатия-братия слоняется целыми днями по зданию телецентра или – в нашем случае – заруливает на канал «Есть!» специально. Часто это одни и те же лица, проверенные и узнаваемые, которых наш штатный визажист (рассказывала ли я вам про Эмму Буркину? Напомните, потом расскажу) бегло припудривает перед съемками. Студенты, личные знакомые сотрудников, поклонники, отобранные Колымажским, а также случайно пришедшие к нам в поисках смысла жизни пенсионеры, пионеры и домохозяйки.
Во всяком случае, когда я вела кулинарные ток-шоу и телесостязания поваров, все обстояло именно так.
В студии, которую спешно переоформили под «Ека-шоу» (а может, не спешно? Может, подготовка велась за моей спиной долгие месяцы?), сидело столько народу, что Дод не сразу нашел местечко для нас. Извиняясь, я втиснулась между пышным мужчиной в ромбовидном галстуке и ничем не приметной тетечкой.
– «Приветствую тебя, пустынный уголок», – пробурчал сверху голос Пушкина. Не голос, глас Божий! Впрочем, режиссер в студии так и так чувствует себя Богом.
Дод тем временем сдвинул пышного мужчину в сторону. Пышный, как все люди уходящего поколения, молниеносно уяснил статусную и начальственную информацию и спорить с Колымажским не стал. Скрестил толстые ножки и впился взглядом в подмостки, на которых красовалась самая фантастическая плита, какую только можно представить.
Студия была оформлена в излюбленных Екиных голубых тонах, которые, на мой взгляд, не стимулируют аппетит, а напрочь его отбивают.Я нервничала – все время казалось, что народ вокруг меня узнает и шушукается, но на самом деле, видимо, пора привыкать к мысли, что узнавать меня больше никто не будет. За исключением родной матери. А ведь никто не предупреждал, что это окажется так больно! Всего пятнадцать минут назад я влезла в Интернет, уверенная в том, что мои верные поклонники не оставили свою Геню, – увы, все они теперь обсуждали великолепную Еку Парусинскую. Мой Живой Журнал превратился в Мертвый – там не было ни одного нового комментария. Я чувствовала себя будто невеста, украденная на свадьбе, – невеста, которую жених так и не стал искать.
Колымажский вздыхал и маялся: ему явно хотелось рассказать мне все, что случилось на телеканале «Есть!» в последний месяц, но каждый раз Дод останавливал себя на полузвуке.
122 
