очень нудно 
98 
– Так точно!
Харитонов с благодарностью пожал руку офицеру и вышел из будки в теплую звездную ночь. Следом за ним вышел и солдат.
– Пожалуйста, за мной! – сказал он и, обогнав странника, свернул налево, выйдя на уже знакомую Харитонову тропу.
– Как звать-то? – спросил Харитонов.
– Василий.
– И я – Василий! – обрадовался странник. – Значит, тезки!
– Ага…
– Давно на границе?
– Пятый год.
– А домой скоро? – участливо поинтересовался Харитонов.
– Когда захочу, – ответил солдат. – Я уже переслужил.
– И домой не хочется?
– Дом-то по эту сторону границы, – вздохнул грустно рядовой. – Вот кабы по ту, тогда б не задумываясь ушел.
– Граница! – как-то странно хмыкнул Харитонов и мотнул головой, выказывая недоумение. – А чего ж ее так легко перейти, даже дырка в заграждении имеется!
– Кому легко, кому нет! – не оборачиваясь, сказал солдат. – Позавчера трех нарушителей убили при попытке незаконного перехода, вчера – двух.
– Как убили?!
– Из автомата Калашникова.
– А чего ж меня… туда пускаете?
– А вы первый, кто на КПП постучал и попросил разрешения. Видать, от этого летюха и остолбенел!
Прошло еще минут пять. Солдат остановился, достал фонарик и осветил огромную, в человеческий рост дырку, прорезанную в колючей проволоке.
– Теперь туда и дальше по тропинке! – дружелюбно сказал он.
– А что там дальше? – спросил странник.
Рядовой пожал плечами.
– Если убегу когда-нибудь, – сказал он, – то узнаю. Лейтенант говорит, когда выпьет, что там наше будущее, а мы, мол, будущее от прошлого охраняем. Ну, счастливой дороги!
– Счастливо дослужить! – кивнул Харитонов и ступил в пятно света от солдатского фонарика.
31
Плеск речной воды ночью звучал по-особенному. В этом плеске Андрею слышались и спокойная радость, и надежда, и смирение с судьбою.
Кортецкий спал. Плот покачивался, медленно плывя вдоль заснувших берегов. Путь ему указывала лунная дорожка.
Сопки ровными конусами врезались в голубизну высокого неба и составляли как бы единую зубчатую стену, ограждавшую реку со всех сторон. И вдруг с одного из зубцов этой великой стены, с вершины могучей сопки поднялась вверх тонкая струйка дыма, и поглотило ее высокое безветренное небо.
– Люди! – прошептал Андрей, не сводя глаз с ниточки дыма.
Разбудил Кортецкого.
Кортецкий стукнул пяткой сапога по поперечной доске, бывшей недавно частью боковой стенки тачки. Доска поддалась. Он еще пару раз стукнул по ней, после чего Андрей легко оторвал ее. Став на колени на краю плота, парень неумело стал грести, отчего плот просто закружился, к берегу не приближаясь.
– Не так! – остановил парня инвалид. – Перейди на другой борт и греби чуть вбок, чтоб не получалось против течения.
Плот мягко сел на песчаную косу рядом с берегом. Андрей соскочил в воду и попробовал протащить плот с Кортецким поближе к заросшей травой земле.
– Погоди! – остановил его инвалид. – Ужо добрались.
Он поднялся и шагнул с плота на песок косы. Деревянная нога сразу ушла в песок, и пришлось Андрею подскочить и помочь командиру.
Присели отдохнуть, положив на траву «сковородку» и молоток.
Из-за сопок появились яркие полосы солнечных лучей, прорезавшие утреннее небо. Самого солнца еще не было видно.
Кортецкий оглянулся на сопку, с вершины которой шел дым.
– Пора идти! – нетерпеливо проговорил он. – И погода чудаковатая! Зима должна приближаться, а тут потеплело…
Идти пришлось все вверх и вверх. Инвалид быстро уставал, и иной день приходилось делать до двадцати привалов. Дым, поднимавшийся над сопкой, похоже, был постоянным. На пятый или шестой день они уже вышли к подножию той сопки, и здесь Кортецкий неожиданно заныл.
– Устал я! – говорил он жалобным голосом. – А кто о моем подвиге знает?! Кто меня за эти муки наградит?! Не-ет, последнюю «сковородку» прицепим – в первый попавшийся город приду и останусь там доживать свой век… Нельзя мне больше. Измотало всего.
Помолчав немного, Кортецкий вдруг резко развернулся к Андрею и уже совсем другим голосом сказал:
– Так! Приказываю тебе взять командование на себя. Теперь ты командир. Прикажи мне подняться и продолжить путь!
Андрей растерянно посмотрел на инвалида.
– Ты что, не понял?! – злился тот, сидя на земле. – Твою мать, ты понял или нет?
98 
