41 
Потом я с испугом заметил, что воды в колодце уже не осталось. Подняв свой растерянный взгляд на Гулю, я увидел на ее лице снисходительную улыбку.
– Пока чай сварим – еще наберется, – сказала она, кивнув на колодец.
В этом месте было из чего разводить костер. Вскоре мы пили зеленый чай.
Разговаривали. Меня начало клонить в сон, и Гуля, заметив это, достала из баула полосатую подстилку. Я улегся и мгновенно заснул. А когда проснулся – был уже поздний вечер. Белые верхушки холмов еще были освещены невидимым снизу солнцем, но этот свет забирался все выше и выше и, задержавшись на самой вершине ближнего от нас холма, ушел куда-то еще выше, растворившись в небе.
Я оглянулся по сторонам. Увидел Гулю, сидевшую на каменном бортике колодца. А потом увидел распластанные на каменном склоне монолита ее рубахи-платья: красную, салатовую, зеленую, синюю и еще две, цвет которых в наступившей темноте различить было трудно. Пока я спал. Гуля выстирала свою одежду.
Я провел руками по джинсам. Посмотрел на свою футболку. Задумался.
– Ты уже не спишь? – спросила Гуля, повернувшись ко мне.
– Нет, – ответил я.
– Сегодня ночью будет очень красивое небо.
– Откуда ты знаешь?
– Был очень густой закат, – пояснила Гуля. Спать мне уже не хотелось и, несмотря на надвигавшуюся ночь, мое отдохнувшее тело было наполнено бодростью.
– Хорошо, будем смотреть на небо, – сказал я Гуле и тут же услышал вырвавшийся у нее смешок.
– Ты чего? – спросил я.
– Нет, ничего…
Я встал, подошел к ней.
– Мне сегодня так хорошо… – Гуля подняла свой взгляд на меня, когда я остановился перед нею. – Я хочу, чтобы мне всегда было так хорошо…
Я наклонился к ее лицу, поцеловал ее губы. Любые слова казались неуместными, и я молчал.
– Смотри, смотри! – резко прошептала Гуля, показывая рукой куда-то вверх.
Я проследил за направлением ее жеста и увидел комету с огненным хвостом.
Комета лениво летела в сторону горизонта, но исчезла из виду, так до горизонта и не долетев.
Ночью я вытянул руки вперед, и теплый песок, на который легли мои ладони, показался мне пушистым.
Глава 34
Сон, приснившийся мне под утро, наполнил тело такой бодростью, будто оно только-только созрело для настоящей жизни.
Удивительно легко я поднялся с подстилки. Оглянувшись, увидел те же красивые цветные пятна Гулиной одежды, разложенные по склону уходящего вверх монолита. Самой Гули рядом не было, но ее отсутствие показалось естественным, будто оно входило в ритуал утра, наступавшего для нее часа на два раньше.
Пройдет минут пятнадцать, и она появится, неся в руках объемный воздушный пучок пустынного хвороста, на котором будет готовиться наш утренний чай. Я бы даже не удивился, если б она вернулась, неся в одной руке охотничье ружье, а в другой – убитую лань или молодого сайгака. Правда, это видение уже превращало меня в представителя третьего пола – слабого ребенка, нуждавшегося в защите и уходе со стороны и мужчин, и женщин.
Моя энергия искала выхода, и я, расставив ноги на ширину плеч (повинуясь давно приобретенному от утренней радиозарядки инстинкту) принялся размахивать руками. Потом долго приседал, наклонился в разные стороны. И все с одной только целью – почувствовать себя хоть чуточку усталым. Но не тут-то было. Энергии словно прибавлялось после каждого взмаха рук. Я прекратил зарядку, снова оглянулся по сторонам. И увидел Гулю, вышедшую из-за одного из въезжавших в землю отрогов.
Она несла хворост. На ней была салатовая рубаха-платье. Она шла медленно.
Этот легкий воздушный ком сухих веточек и стеблей казался каркасом для нижнего шара какой-нибудь снежной бабы. А накладывавшиеся друг на друга, уходившие в конце концов сами за себя языки каменных отрогов на заднем плане выглядели искусной декорацией к постановке этого, очевидно, древнего эпоса. Эпоса, в котором все остается незыблемым: и горы, и небо, и песок, и красивая казашка в яркой одежде. И только странник, к которому она идет, является чем-то непостоянным, переменным, как сельское электричество. Красота незыблема, вечна.
Лишь те, что сражаются за нее, за обладание ею – они погибают, исчезают, теряются в песках. Мое присутствие в этой постановке делало постановку несколько модернистской. Я не сражался за обладание красотой. Я вообще не сражался. Я был спасен верблюдицей Хатемой и в конце концов меня подарили, предварительно у меня же испросив разрешения. Подарили красавице Гуле, словно отныне я должен был ее украшать.
41 
