16 
Была почти полночь. Гарретт подъехал к своему дому впервые за последние два дня. Врачи сказали, что ему необходим сон, и запретили появляться у блока интенсивной терапии новорожденных до восьми часов следующего утра.
Он проведет эту ночь в особняке Хайленд-парка один: родители были у Паришей, так как Роберт и Айрис нуждались в них больше, чем он.
Телефон начал звонить в тот самый момент, как Гарретт открыл дверь. Он ринулся к нему, стараясь подавить страх.
«Что-то случилось, – подумал он. – Они сказали, что ситуация нормализовалась, но она почувствовала, что меня нет. Она знает мой голос и поняла, что больше не слышит его, и…»
– Алло?
– Гарретт?
– Джулиана, – прошептал он, охрипнув от напряжения, которое она смогла почувствовать, и от тоски, которую приходилось так долго скрывать. – Джулиана.
Когда Гарретт сумел справиться с нахлынувшими эмоциями и обрел способность к членораздельной речи, он рассказал Джулиане о том, что семь месяцев назад женился. Он сказал, что любит Бет, но не так, как ее, а светло и спокойно.
Бет забеременела в первую же их брачную ночь, и следующие семь месяцев прошли в совместном радостном ожидании новой жизни. Казалось, трагическая смерть Блейка постепенно начинает забываться, и все начинают приходить в себя, но два дня назад, утром в канун нового года, у Бет началось кровотечение, превратившееся в кровавый поток, сначала унесший ее сознание, а потом и саму жизнь.
Но за несколько минут до смерти Бет родила на свет девочку: недоношенную, маленькую и хрупкую, так что сначала казалось, что она не жилец. Но она выжила, и с каждым часом ее шансы на жизнь все увеличивались; сегодня вечером доктора впервые пообещали, что ночь должна пройти спокойно, так что он рискнул вернуться домой.
Когда Джулиана узнала о горе Гарретта, у нее сердце облилось кровью, но она сумела взять себя в руки и уверенно – насколько это было возможно в ее состоянии – сказала:
– Она выживет, Гарретт. Твоя дочь выживет – она унаследует твое мужество, доброту и силу. Расскажи мне о ней – как ее зовут, точное время ее появления на свет и как она выглядит.
– Ее назвали Алисон, – начал Гарретт, и несмотря на горе, его голос наполнился отцовской гордостью, – она родилась в девять утра тридцать первого декабря. Она очень маленькая – такая маленькая – но очень упорная. И, – тихо добавил он, – я уверен, что когда она вырастет, она будет похожа на Бет.
– Которая была очень красива…
– Да, она была очень красива, Джулиана, и она была так молода и счастлива, и… – Он не смог говорить дальше, слезы душили его.
Наконец Джулиане удалось заставить его продолжить, и они еще долго говорили о Бет, Алисон и о том, что Вивьен наконец поправилась.
Джулиана призналась, что позволила себе позвонить только потому, что почувствовала: он в беде. Гарретт понимал, хотя она не обмолвилась об этом ни словом, что ничего не изменилось, и теперь он сам верил в то, что шесть дней, которые они провели вместе, были единственным временем, отпущенным им судьбой. Он не сможет вернуться к Джулиане ни теперь, ни в будущем. Он был в слишком большом долгу перед женщиной, отдавшей жизнь, чтобы родить ему дочь, и перед родителями Бет, и в особенности перед крошечным существом, отчаянно сражавшимся за свою жизнь в полной уверенности, что она – дитя большой и светлой любви.
Гарретт уже никогда не вернется в Гонконг, а Джулиана никогда не покинет его. Теперь он даже без слов понимал, как она была права девять месяцев назад.
Никто не хотел сказать первым «прощай». Оба понимали, что это «прощай» будет последним словом, которое они услышат друг от друга. И вот в момент затянувшегося молчания Джулиана решилась:
– Алисон будет похожа на Бет, Гарретт, но твоя вторая дочь будет похожа на тебя. – Пока только Джулиана знала об этом: врач, принявший ребенка в доме над Долиной Счастья, был уверен, что девочка – стопроцентная китаянка. Он не обратил внимания, что ее глаза были не черными, а темно-зелеными, что ее кожа была не золотистого оттенка, а белой, как алебастр. Он не сумел рассмотреть в красивом личике черт ее отца.
И снова пронизавший огромное пространство голос, удивленно прошептавший: «Моя вторая дочь?!» был хриплым и одновременно нежным – от муки и надежды.
– Она родилась в десять пятьдесят пять в ночь первого января, – сказала Джулиана, потрясенная таким совпадением. – Если принять во внимание временную разницу между Гонконгом и Далласом, она родилась на пять минут раньше, чем Алисон. Они сестры, Гарретт, и родились, словно близняшки.
16 
