очень нудно 
39 
Она возвела на пьедестал Шахова, оставаясь в тени его славы. Никому даже в голову не приходит, что Дмитрий дурачит всех, получая от этого колоссальное удовольствие. Поначалу Полина тоже радовалась. Ей нравилась вся эта кутерьма, которая происходила вокруг Шахова. Его и без того насыщенная жизнь закипела, выплескиваясь эмоциями. Он смело шагал вперед, оставляя за собой право выбора: у него был богатый ассортимент. Бизнес, хобби, друзья. Полина едва вписывалась в его жесткий график. Поначалу Шахов ломал его, подчеркивая, что делает исключение только для Полины. Она был в восторге от таких жертв!
Шахов и от нее требовал немало. Он давно перешагнул порог застенчивости, обсуждая вышедшие книги. Создавалось впечатление, что он и сам поверил в то, что написал их. Полина не возражала. Напротив, старалась быть деликатной, наивно полагая, что ее отблагодарят. Конечно, лучшее, что мог сделать для нее Дмитрий – предложить стать его женой. Не любовницей, с которой можно от случая к случаю заняться любовью, а спутницей на долгие годы. Женщиной, готовой разделить и горе, и радость. Она продолжала бы писать для него, радуясь его успехам, как своим. Это было бы интересно. Но, похоже, у Шахова были иные планы, если он смог так легко бросить ее, забыть все, что она сделала для того, чтобы он чувствовал себя счастливым. Почувствовал вкус славы и вдруг… Правда, Полина догадывалась о причине столь резкого разрыва. Не так давно она позволила себе поинтересоваться:
– Скажи, Дима, ты когда-нибудь расскажешь о том, что мы делали это вместе? – Конечно же, ей хотелось спросить иначе: «Ты когда-нибудь признаешься в том, кто настоящий автор всех твоих романов?»
– Нет, мне это и в голову не приходило, – лучезарно улыбнулся Шахов, но глаза его при этом остались серьезными, колючими.
– Да, конечно, – спохватилась Полина, – тогда все теряет смысл.
– Вот видишь, ты сама все понимаешь. – Он не смог скрыть тревогу в голосе.
Разобравшись в причине исчезновения Дмитрия, Полина не почувствовала облегчения. Куда там! На нее нахлынула сбивающая с ног волна жалости к себе. Резко отодвинув рукопись в сторону, она посмотрела на Марка Иосифовича. Казалось, он не заметил, как белоснежные листы полетели с ее стола на пол. Как будто ничто не могло оторвать его от работы. Он усиленно правил рукопись, с остервенением вычеркивая, дописывая, при этом едва заметно шевеля губами.
– Я на сегодня закончила, – пряча ручку в ящик стола, заявила Полина.
– Вам нужно расслабиться, развлечься, – Марк Иосифович не мог удержаться от совета.
– Я веселюсь, когда мне весело.
– Грустите, когда грустно, и хотите покончить со всем, когда отчаяние наступает на горло… Вы нормальный человек, Полина, с нормальной реакцией на события. Только не усложняйте. Прошу вас. Всегда нужно помнить о том, что есть ошибки, которые невозможно исправить.
– Я не собираюсь совершать ни одну из них, – вяло заметила Полина. Хотя предостережение, прозвучавшее из уст Марка Иосифовича, натолкнуло ее на еще одну развязку истории.
Ну, конечно, внушительная горсть таблеток да еще со спиртным могла бы поставить точку на ее отчаянии. Что может быть проще – уснуть, оставив предсмертную записку, чтобы, мол, никого не винили, никого не искали. И чтобы тело обязательно кремировали, а прах развеяли над ее любимой посадкой. Ту, что неподалеку от дома.
Что толку бояться смерти и жить в полной темноте? Полина колебалась, но здравый смысл победил. Тем более однажды она уже видела, как это бывает. Как приходит смертельный парализующий сон, когда человек решает покончить со всей этой кутерьмой.
Полина вздрогнула. Нет, она не такая слабачка. Она не станет глотать таблетки – не доставит матери такое удовольствие. Волны страха, жалости к себе, ярости накатывали одна за другой. В глазах застыло выражение абсолютного отчаяния. Того, выбраться из которого можно, только сломав самого себя, сломав для того, чтобы воскреснуть.
Марк Иосифович наблюдал за Полиной, забыв о рукописи. На его лице явственно проступила тревога. Чтобы хоть как-то его успокоить, Полина улыбнулась. Улыбка вышла жалкой, но все же лучше, чем ничего. Глядя в выцветшие, когда-то почти черные глаза Марка Иосифовича, Полина недоумевала: оказывается, ему есть до нее дело. Столько лет она считала его сухарем, механизмом без сердца и жалости. Не могла понять, как ему удается оставаться таким безучастным ко всему и при этом так профессионально, красочно редактировать бесцветные рукописи, давая им второе рождение.
39 
