91 
– Вы мне все больше и больше нравитесь, Полина Сергеевна.
– Это не обязательно. – Воробьева поднялась, давая понять, что разговор окончен.
– Тогда, как говорится, остаюсь в ожидании… – Арсеньев улыбнулся. – Нелегкое дело, согласитесь?
– Я оправдаю ваши ожидания.
– Знаете, роман получит признание лишь в том случае, если он написан в стиле Шахова. Для всех нас он – планка, ниже которой уже провал.
– Как вы сказали? «В стиле Шахова»? Тогда можете не беспокоиться. – Полина улыбнулась, глядя куда-то вдаль, словно только ей было дано видеть это загадочное нечто.
– Неужели мои догадки… – Арсеньев прищурился, стараясь поймать взгляд Воробьевой. – Тогда многое проясняется.
– Есть одно маленькое «но». Это даже не условие, а жизненно важное обстоятельство. – Полина не обращала внимания на прозрачные намеки.
– Слушаю вас, Полина Сергеевна.
– Дело в том, что у этого романа…
Когда Арсеньев сказал «да», Полина чуть не расплакалась. Она взяла себя в руки. Все складывалось так, как должно. Алексей Викторович проявил присущую ему дальновидность. Ключевое слово «прибыль» всегда действует безотказно.
– Рада, что мы договорились. Спасибо.
– Пока не за что.
– Всего доброго.
Полина вышла из кабинета Алексея Викторовича и наткнулась на недобрый взгляд Тины. Эта девушка никогда не нравилась Воробьевой. Тина Звягина ассоциировалась у нее со скользкой хладнокровной жабой, которая временно перестала вырабатывать слизь. Еще немного, и от ее напускного лоска не останется и следа. Он утонет в вязкой полупрозрачной массе, забыв о манерах, каждодневной необходимости надевать маску, угодную шефу. Все знали о непростом характере Арсеньева, но Тина удивительным образом умела найти к нему подход, в каком бы настроении не был Алексей Викторович. Она умела угождать ему, предупреждала вспышки внезапного гнева, умела разрядить обстановку и превратить мечущего громы и молнии шефа в уверенного в себе бизнесмена. Тина была в курсе всех событий в издательстве и, скорее всего, нашептывала о них своему шефу. Некоторые пользовались этой ее «обязанностью», пытаясь быстро донести до Арсеньева нужную информацию.
Воробьева чувствовала, что Тину, как обычно, съедает любопытство. Как же так – она не в курсе, о чем таком важном разговаривали в кабинете. Полина знала, что источник всех сплетен о ней и Шахове – именно эти уста, подведенные алой помадой. Последняя, самая отвратительная ложь, которую с завидным профессионализмом распространяла Тина, касалась завещания Дмитрия. В интерпретации Тины Воробьева выступала расчетливой стервой, сначала влезшей в душу к человеку в непростой период его жизни, а потом и вовсе отправившей его на тот свет весьма изощренным способом: напоила и дала сесть пьяным за руль. О любви Шахова к быстрой езде знали все. С этой точки зрения поступок Полины выглядел однозначно. Она сделала последний циничный шаг, чтобы стать хозяйкой миллионов Шахова. Наверняка планировала грандиозные перемены в своей серой никчемной жизни.
Воробьева, ни сном ни духом не подозревавшая о сгустившихся над ней сплетнях, боролась с депрессией и отчаянием. Она потеряла любимого человека, похоронив вместе с ним свои надежды на счастье. Полина не предполагала, какую роль ей отвели в этих страшных событиях. Марк Иосифович с присущей ему деликатностью рассказал о слухах.
– Я заранее прошу прощения, но… Лучше вы услышите все это от меня и будете готовы защищаться. – От его обычного спокойствия не осталось и следа, когда он рассказывал Полине все версии ее роли в жизни признанного автора.
К концу повествования у Воробьевой закончилась не так давно начатая пачка сигарет и возникло желание крепко выпить.
– Полина Сергеевна, я знаю, что вы из тех, кто нелегко переживает подобную несправедливость. Поверьте, люди, способные на подлости, были и будут, а такие чистые и сердечные, как вы, рождаются крайне редко. Вам нужно выстоять. Вот такая несправедливость. Нападки рано или поздно прекратятся.
– Спасибо. – Полина даже обняла совершенно растерявшегося и расчувствовавшегося Марка Иосифовича.
– Сейчас бы по рюмочке не помешало, – отведя глаза, тихо сказал он, словно читая мысли Воробьевой.
Собственно, после гибели Дмитрия она частенько прибегала к этому способу расслабления. Зачастую две-три рюмки коньяка и пара сигарет заменяли ей ужин. А потом она садилась за компьютер и писала, не замечая времени. Засыпала под утро, заставляя себя лечь в кровать. Эти три часа сна, которые Полина называла пустой тратой драгоценного времени, на самом деле давали ее бушующей фантазии сделать необходимую паузу. Воробьева работала, как одержимая, зная, что чем скорее ее роман выйдет в печать, тем раньше она почувствует себя не счастливой, но уверенной в правильности своего выбора. В память о Шахове она обязана написать так, чтобы каждое слово пронзало сердца читателей, чтобы они плакали и смеялись, а дочитав, не спешили расстаться с книгой. Чтобы каждый нашел в ней что-то для себя, чтобы печатные строки помогли кому-то пережить душевную боль. Так же, как написание самой книги не дало ее автору сойти с ума от тоски по утраченному.
91 
