135 
— У вас в отчетах значится, что индейцы редукций постоянно умирают, — методично долбил его ревизор, — но они же родились в этом климате. Откуда такая смертность?
— Они умирают от европейских болезней, — машинально ответил Томазо.
— А почему негры от них в таком количестве не умирают? Они ведь тоже к нашим болезням непривычны…
«Потому что негры несколько стадий учета проходят, — чуть не ляпнул в сердцах Томазо. — И в Эфиопии, и в Султанате, и в Португалии, а потом еще и здесь…»
— Негры здоровьем крепче.
Ревизор что-то пометил в своей книге для записей и перешел к следующему вопросу.
— А кто конкретно дал разрешение вооружить индейцев?
Это был очень опасный вопрос, потому что порождал следующий, а за ним следующий. Например, чего стоит вся орденская система защиты от шпионажа, если Бруно — по сути, простой подмастерье — поднялся в редукциях до таких высот. И та простая истина, что все было под контролем брата Херонимо, никого не устроит.
— Послушайте, — заглянул ревизору в глаза Томазо, — если мы не сумеем противопоставить голландцам ничего веского, мы потеряем половину материка. На что вы тратите мое и свое время?
— Я не отвечаю за переговоры с голландцами, — сухо отрезал ревизор. — За них отвечает губернатор.
— Да губернатор — пешка! — вскочил Томазо. — Ноль! Знаете такое арабское число?!
Ревизор насупился.
— Поймите, — попытался объяснить Томазо, — если мы проиграем переговоры, ваша ревизия утратит всякий смысл.
— Я всего лишь исполняю свой долг, — обиженно отозвался ревизор, — и я сообщу Инквизиции о вашем нежелании сотрудничать с ревизором Его Святейшества.
Томазо вскочил, схватил ревизора за руку и затряс ее — со всем чувством, на какое был способен.
— На том и порешим. А сейчас, извините, мне пора бежать.
Он выскочил из комнаты, что было силы хлопнул дверью и, лишь когда оказался на улице, заставил себя остыть.
«А что я, собственно, могу?»
Голландцы знали, куда бить. Нет, из Португалии, Кастилии и Арагона вышло не меньше славных капитанов, чем из Голландии. Но голландцы своих капитанов-инородцев не стыдились, а потому и сохранили почти все первичные документы.
— А ты знаешь, что Колумб — сефард 40 из селения Куба, что в Антьехо? — как-то спросил его отправленный на архивы обезножевший Гаспар.
— Ну и что? — не понял, к чему вопрос, Томазо.
О Колумбе он знал только одно: неглупый капитан вовремя крестился, а то так и сидел бы в тюрьме.
— Вот здесь… — Гаспар бережно накрыл широкой ладонью тоненькую стопку желтых от времени документов, — все, что мне удалось спасти из бумаг по нашим капитанам-инородцам.
— А где остальное? — изумился Томазо.
— Главный инквизитор велел сжечь. Ох, аукнется нам это!
Если честно, тогда Томазо не вполне осознавал, чем это может аукнуться через несколько лет. А вот голландцы все прекрасно поняли и теперь с бумагами на руках доказывали, что плавали в Парагвай и Бразилию задолго до появления здесь первых португальцев, кастильцев и арагонцев.
— Вот дурак… — вспомнил Томазо скошенное от непреходящей зависти лицо Главного инквизитора. — Всем дуракам — дурак…
Можно было прямо сейчас сфабриковать новые документы — с именами кастильских капитанов и примитивно прорисованной картой побережья. Но это следовало сделать качественно, а приличных специалистов в Парагвае просто не было.
Томазо вдруг вспомнил однокашника с перебитым позвоночником. Тот мог подделать что угодно. Но Луис умер от пролежней, да и было все это далеко отсюда, словно в другой жизни.
И тогда перед глазами возник Бруно.
Томазо давно не испытывал к этому полуграмотному подмастерью никаких чувств — ни ненависти, ни желания поквитаться. Однако то, как лихо он управился с порученной задачей, заставляло с ним считаться.
Томазо почти бегом добрался до комнат, в которых остановился, вывернул на стол все, что дал ему брат Херонимо, и пробежал несколько листов глазами.
— А он парень не промах…
Часовщик действовал так решительно и точно, словно родился в братстве Ордена.
«Может быть, с ним поговорить?»
Какая-то часть души Томазо этому отчаянно сопротивлялось, но здравый смысл твердил, что это может принести далеко не бросовые плоды.
Бруно вывели из камеры поздно вечером, когда никого никуда уже не выводили.
— Держись, брат! — понеслось вслед.
— Бог да пребудет с тобой…
135 
