32 
– Зато я почувствовал, – потирая одной рукой ушибленный зад, а другой вытирая с лица снег, пробормотал Пешкодралов.
– Что, больно? – усмехнулся Садюкин. – Ничего, в следующий раз умнее будешь и задницу из-под снега высовывать не станешь. А теперь иди, пятьдесят прыжков твои. Ждать меня у сугроба, я сам прослежу за честным выполнением упражнения.
– Но Фрол Петрович... – попытался было возразить Леха, который надеялся, что Садюкин не будет следить за прыжками, а потому можно было бы скосить десяток-другой, но физрук сделал такое зверское лицо, что курсанту оставалось лишь повиноваться.
А Садюкин продолжил поиски. Следующим был найден Ганга, к огромному удивлению самого курсанта и разочарованию Фрола Петровича в своем любимце. Физрук, отправив Пешкодралова прыгать, неожиданно заметил возле турников непомерно огромный сугроб, которого, как он мог поклясться, раньше здесь не было. Значит, кто-то эту кучу снега соорудил и спрятался в ней.
Фрол Петрович на цыпочках подкрался к турникам и принялся со всех сторон осматривать кучу. Через секунду сбоку он увидел небольшое углубление, из которого на Садюкина таращились два глаза и выглядывал контрастный белому снегу черный нос, который явно принадлежал курсанту Ганге.
– Ну что, Федор Мамадумович, нашел я вас, – разочарованно проговорил Фрол Петрович. – Эх, Федя, что ж ты кучу-то такую нагреб? Я же как ее увидел, так сразу и определил, что в ней кто-то прячется.
– Зато тут тепло, – ничуть не расстроился Федя. – А вы меня каким по счету нашли?
– Вторым, – вздохнул Садюкин.
– А кто первый?
– Пешкодралов.
– Плохо, – искренне расстроился за товарища Ганга. – Он ведь бегает хорошо, а вот прыгать у него не очень-то получается. Лучше бы мне пятьдесят прыжков достались, а ему сорок, все меньше мучиться.
– Ничего, и на твою долю хватит, – не разделил его заботы о друге физрук. – Иди, отрабатывай.
Федя выбрался из снега и пошел вслед за Пешкодраловым к проклятому сугробу.
Следующими отправились прыгать близнецы. Они сами себя выдали, устроив возню за более удобное, как им казалось, место у самой стены. Они так толкали друг друга, что вывалились из своего убежища. Садюкин вволю посмеялся над ними, отправил к сугробу, а сам принялся искать оставшихся Зубоскалина и Кулапудова.
Близнецы еще издали увидели сидящих возле злополучного сугроба Федю и Леху, на лицах которых было такое тоскливое выражение, как будто им предстояло разгрузить по меньшей мере самосвал с кирпичами.
– Знаешь, что я подумал, – неожиданно обратился к брату Антон.
– Ну? – взглянул на него Андрей.
– Не хочется мне через этот сугроб скакать.
– Ха, а кому хочется? – усмехнулся Андрей. – Вон у Лехи лицо какое, того и гляди расплачется.
– А помнишь, что нам Мочила всегда говорит? Чтобы решить проблему, надо прежде всего устранить ее причину, – глубокомысленно изрек Антон. – Наша проблема состоит в бесполезных и утомительных прыжках. Так?
– Так, – согласился Андрей, не понимая, к чему клонит брат.
– А корень этой проблемы состоит в чем?
Андрей на несколько секунд задумался, а потом лицо его озарила догадка, и он радостно проговорил:
– В сугробе, и его надо устранить.
– Молодец, – похвалил его Антон. – Нас четверо, если быстренько раздобыть кирки или хотя бы какие-нибудь ломики, то мы этот сугроб вчетвером за пятнадцать минут снесли бы.
– А где же взять все эти инструменты? – растерялся Андрей.
– Где, где, у завхоза, конечно. Он наверняка сейчас с Ласковым чай пьет, – нашел решение Антон и потянул брата за руку: – Побежали к нему, скажем, что Мочилов нам приказал возле крыльца школы лед долбить.
Ни минуты не раздумывая, курсанты резко развернулись и на все парах помчались к общежитию, где как раз в это время комендант Куприян Амурович Ласковый и завхоз школы Всеволод Васильевич Жадобин должны были пить чай.
Вопреки своей говорящей фамилии Всеволод Васильевич был вовсе не жадным, а наоборот, очень даже щедрым. Если курсантам что-то было нужно, они всегда могли прийти к Жадобину, будучи уверенными, что их просьба без внимания не останется. Завхозу уже было далеко за пятьдесят, детей они с женой не нажили, а потому он всех курсантов и преподавателей считал своими сыновьями и внуками. И вообще, Жадобин был человеком добрым и отзывчивым, в отличие от своего закадычного друга, коменданта общежития Ласкового. Характером Куприян Амурович собственной фамилии никак не соответствовал. Всегда подозрительный, вечно что-то вынюхивающий и за всеми подглядывающий комендант вызывал у курсантов презрение и ненависть, и они частенько подшучивали над ним. Правда, Ласкового это нисколько не задевало, он попросту не обращал на насмешки никакого внимания.
32 
