30 
Он без труда доехал до дома, это место навсегда отпечаталось в его памяти. Когда он припарковался у края тротуара, у него так сдавило грудь, что он не мог вздохнуть. Это было похоже на искривление времени, словно он перенесся на двадцать лет назад и обнаружил, что ничего не изменилось. Нет, изменения, конечно, были: крыша над крыльцом чуть провисла, а автомобили, припаркованные вдоль улицы, были на двадцать лет новее. Но дом все еще оставался белым, а ничем не украшенный газон по-прежнему был аккуратен, как шляпная коробка. А Эммелина, вышедшая на крыльцо, оставалась по-прежнему высокой и худощавой, и ее изможденное лицо было таким же строгим.
Он открыл дверцу автомобиля и вышел. Не дожидаясь, пока он обойдет машину, Анна выбралась сама, но не сделала ни шага, чтобы присоединиться к нему
Неожиданно он понял, что не может сдвинуться с места. Ни на шаг. Через небольшой газон, разделявший их, он смотрел на женщину, которую не видел два десятилетия. Она была единственной матерью, которую он когда-либо знал. В груди стало больно и он едва мог дышать. Он не ожидал, что вдруг снова почувствует себя испуганным двенадцатилетним парнишкой, только что доставленным сюда, слабо надеющимся, что здесь ему будет лучше, чем прежде, но, скорее, ожидающим прежних издевательств. Эммелина, так же, как тогда, вышла на крыльцо, он всматривался в это строгое лицо и ощущал только прежнее неприятие и страх. Тогда он хотел, чтобы его приняли, хотел так сильно, что сердце колотилось в груди, и он боялся, что опозорится, намочив штаны, но не подал виду, потому что лучше уж вообще ничего, чем снова встретить неприязнь.
Эммелин шагнула вперед. Она была без передника. На ней было одно из воскресных платьев, но она по привычке отерла руки об юбку. Она остановилась, не сводя глаз с высокого, сильного мужчины, все еще стоявшего у обочины. Вне всяких сомнений, это был Саксон. Он превратился в мужчину, от которого захватывало дух, Но она всегда знала, что он и будет таким, с его оливковой кожей, черными волосами и глазами, похожими на чистейшие изумруды. Она смотрела в его глаза, и видела в них то же самое, что и двадцать пять лет тому назад, когда соцработник привел его к ним, испуганного и отчаявшегося, и так нуждающегося в любви, что у нее заболело сердце. Она знала, что ближе он не подойдет. Он не подошел бы и тогда, если бы соцработник не тащил его за руку. В тот раз, чтобы не напугать, Эммелина осталась на крыльце, а не бросилась к нему. Возможно, она ошибалась, ожидая, пока его подведут к ней. Саксону была нужна рука помощи, потому что он не знал, как сделать первый шаг.
Ее лицо медленно озарилось улыбкой. И тогда Эммелина, эта строгая, сдержанная женщина, спустилась по ступенькам, чтобы встретить своего сына. Ее губы дрожали, по щекам текли слезы, а руки тянулись, чтобы обнять его. И она продолжала улыбаться.
Внутри него что-то с хрустом сломалось, и он тоже сломался. Он не плакал с тех пор, как был младенцем, но Эммелина была единственным якорем спасения в его жизни, пока он не встретил Анну. В два длинных шага он встретил ее на середине дорожки и стиснул в объятиях. Саксон Мэлоун плакал. Эммелина, обхватив его обеими руками, обнимала так крепко, как только могла, так, словно вовек не отпустит, беспрестанно повторяя: «Мой мальчик! Мой мальчик!». С глазами, полными слез, он обернулся к Анне, и та, обогнув машину, полетела в объятия.
Он крепко прижимал к себе обеих женщин, чуть покачивая их. Двух женщин, которых любил.
Это было двенадцатого мая. День Матери.
Эпилог
Анна медленно выплыла из самого глубокого сна, в который ей когда-либо доводилось погружаться, и открыла глаза. Первое, что она увидела, заставило ее надолго замереть, упиваясь пронзительной нежностью этой картины. У ее больничной кровати сидел Саксон. Вот так же он был рядом с ней во время схваток и родов. Она видела его лицо, искаженное беспокойством и мукой, когда ей было больно, и наполнившееся ликованием, когда она, наконец, родила. Его зеленые глаза блестели от слез, когда он молча глядел на своего крошечного, орущего отпрыска.
Сейчас он держал на руках спящего ребенка и все его внимание было сосредоточено на этом маленьком существе. С бесконечной заботой он изучал крошечные, совершенные ручки и малюсенькие ноготки. У него перехватило дыхание, когда маленькие пальчики стиснули его большой палец рефлекторной хваткой, удивительно крепкой даже во сне. Он провел пальцем по почти невидимым бровкам, вниз по нежной мягкой щечке к розовому бутончику ротика. Их сын почти полностью умещался в его больших ладонях, хотя и весил солидных семь фунтов.
30 
