147 
Уроки кончились, а он и этого не заметил, просидел на рабочем месте лишние полчаса, погружённый в мрачные мысли о том, что тетради-то надо бы проверить, но не хочется. Там, в классе, и застал его Ангус Фаунтлери. Влетел ураганом, бледный и взмыленный, со спутанными волосами, прилипшими к влажному лбу. В изнеможении упал на скамью (по школьным правилам, по лагалось сначала спросить у учителя разрешение сесть), не отдышавшись, выпалил сры ваю щимся голосом:
– Мистер Веттели, я пришёл к вам!
– Да, Ангус, я вижу: вы ко мне пришли, – меланхолически откликнулся Веттели. – Что-то случилось? Все живы? – умом он сознавал, что просто так, без дела, перепуганные ученики к учи телям не врываются, значит, есть повод для беспокойства. Но душа пребывала в полнейшей апа тии, никаких эмоций он не ощущал.
– Да, сэр! Все. Но… Я пришёл к вам, потому что должен сказать! Это ужасно! Я знаю, вы рассердитесь, потому что это не моё дело, я не должен бы, и вообще… Но я не мог, понимаете?…
– Нет, Ангус. Я пока ничего не понимаю, – прервал Веттели его сумбурный монолог, сунул в дрожащие руки кувшин с водой, специально отстоянной для авокадо. – Вот, выпейте, ус покойтесь и объясните толком, что стряслось. А то мне уже становится страшно, – последнее было бессовестным преувеличением, но как-то удачно к слову пришлось.
Фаунтлери громко, судорожно хлебнул, облился из носика, поперхнулся и долго кашлял, зато физические страдания сделали его более вменяемым.
– Сэр, я пришёл к вам, потом что больше не к кому с этим идти. Случилось нечто ужасное! Надо что-то предпринять, а я не знаю что!
– Конкретнее, мистер Фаунтлери. Переходите к сути вопроса.
– Да, сэр, перехожу… Только не сердитесь, я не должен был…
– Ещё конкретнее, Ангус.
И тот, наконец, решился. Закрыл глаза, должно быть, от ужаса, и объявил отчаянно:
– Мисс Фессенден… ну, вы её знаете… – «Знаю, знаю», – кивнул Веттели. – Она сошла с ума!
Вот это была новость! Такая дикая, что он ни на секунду не поверил, осведомился скептически:
– Добрые боги! С чего вы это взяли, Ангус?
Бедный парень спрятал лицо в ладонях и принялся глухо, как из бочки, вещать. Его заметно подтрясывало.
– Я. Да. Я не должен был так поступать, я знаю, что нельзя вмешиваться в чужие дела. Но я больше не мог на всё это смотреть. Конечно, я для вас посторонний человек, но вы для меня – нет, вы мне жизнь спасли. И видеть, как вы мучаетесь, пока этот дурацкий Гаффин…
– МистерГаффин, – машинально поправил Веттели, чувствуя, что спокойствие начинает его покидать.
– Ну да, дурацкий мистер Гаффин… Так вот, я пошёл к ней. К мисс Фессенден. Я хотел ей объяснить, что она не должна была вас бросать, никакого права не имела! Что вы её любите и страдаете, а этот Га… мистер Гаффин ей совсем не подходит, он какой-то… ненастоящий. Нет, он, конечно, поэт, женщины любят поэтов… Мистер Веттели! – он вдруг поднял глаза, осенённый новой идеей, – а вы когда-нибудь писали стихи?
– Да, Ангус, целых три раза. Но сейчас не будем об этом. Продолжайте, пожалуйста: вы пошли к мисс Фессенден…
– Да! Я пришёл к ней, в изолятор для девочек, и стал говорить. Я очень боялся, что она погонит меня полотенцем по шее за то, что лезу в чужие дела… – Да, именно так егоЭмили и поступила бы – полотенцем по шее, грустно улыбнулся Веттели про себя, – …но она не стала меня гнать, и вообще, была какая-то странная. Я говорил, говорил, и вдруг понял: она меня не слышит!Не в том смысле, что оглохла, а в том, что слушает одно, а понимает совсем другое. Или как будто я не с ней разговариваю, а с кем-то другим в комнате. Тогда я замолчал, а она мне и говорит: «Ну, скажите, наконец, хоть что-нибудь, раз уж явились! Вы ведь не анатомическими кар тинами пришли любоваться, что-то вас ко мне привело? Или мне проводить вас к доктору Саргассу?» Представляете, мистер Веттели? А я ведь всё время говорил! И пока говорил, она мне кивала, правда, невпопад. А тут вдруг будто напрочь всё забыла! Вот я и понял, что она того… лишилась рассудка. Хотел бежать, звать людей, потом подумал, что если она не в себе, в школе её не оставят, лишится места. Я побоялся её подвести, поэтому побежал прямо к вам. Потому что я совсем не знаю, как быть!
Фаунтлери снова поднял голову, доверчиво взглянул на учителя. В глазах его, по-детски наивных и невинных, стояли слёзы. Он был очень добрым и слишком впечатлительным юношей, и не в своё дело влез из самых лучших побуждений, и вёл себя пусть глупо, но очень тро гательно. Веттели понял, что просто не в силах на него сер диться и ругать. Заговорил так мягко, как смог.
147 
