очень нудно 
132 
– Ой, да ничего страшного, – пришлось приложить усилия, чтобы голос не слишком дрожал, – просто лампу опять задел. Ногой. Стояла плохо. Знаешь, ты её завтра выброси, а на складе возьми настенный светильник…
Тапри энергично закивал:
– Будет исполнено, господин Верховный цергард! – объяснения его вполне удовлетворили. Он и сам часто спал беспокойно, в ранней юности иногда даже ходил во сне. Хорошо ещё, что не разговаривал, иначе непременно отчислили бы из разведывательного училища.
А Гвейрану не нужно было ничего объяснять. Он развернул агарда за плечи и выставил из комнаты. Согнав хозяина, перестелил постель по-человечески. Уложил, укрыл синим казарменным одеялом, и, прежде чем погасить верхний свет, пристально посмотрел в глаза:
– Спи. Ничего плохого тебе больше не приснится, будь уверен.
И не приснилось – «высший космический разум» промашек не давал. Кошмар наступил наяву.
В собственной постели, очень мирно, совсем не по-офицерски скончался в ту ночь Верховный цергард Сварна.
Пухлый, сентиментальный и изнеженный, лицу постороннему он мог показаться этаким безобидным толстячком, общим любимцем, годным на то лишь, чтобы произносить красивые речи перед народом. Но это была иллюзия. Человеку слабому власть в руках долго не удержать, особенно в Арингораде. Ничем, кроме внешности, не отличался от своих Верховных соратников цергард Сварна. Был он столь же умён и хитёр, беспринципен и жесток в тех вопросах, что не затрагивали личных его чувств. И врагов имел ничуть не меньше остальных. Опасных врагов.
Но видят добрые Создатели и Матерь их Вдовица: никто из них не приложил руки к его кончине! Может, и не прочь были бы, но всё произошло самым естественным образом. Просто остановилось заплывшее жиром сердце. Но попробуйте, докажите это болотному выродку Эйнеру Рег-ату, который смотрит на вас, собравшихся у смертного одра старого боевого товарища, страшными, полными нечеловеческой ненависти глазами прирождённого убийцы и шепчет белыми губами: КТО?! Тихо, чтобы не услышали посторонние: заплаканные офицеры почётного караула, заплаканные репортеры с телевидения, рыдающие в голос представители народа – КТО?!!
Все помнят, как хоронил он отца. Явился с опозданием чуть не на час – при этом даже не попытался оправдаться, сославшись на дорожные обстоятельства. Наоборот, был демонстративно неспешен. Каким прибыл с передовой – немытым, провонявшим порохом и гарью, в полевой форме и сапогах, заляпанных тиной – таким и ввалился в зал Церемоний. Стоял, небрежно прислонившись к стене, в стороне от скорбящих, всем своим видом выражая: «тут для меня ничего интересного нет». Ни слезинки не уронил на траурное серое покрывало, милосердно скрывавшее от людских глаз растерзанные останки Верховного цергарда Регана. Наверняка, сын тогда уже подозревал, что не случайной была гибель отца, и не вражеский фугас тому виной. Только его это не волновало, по крайней мере, внешне. Операторы кинохроники старались, чтобы он не попадал в кадр, так не вязался со словами о всенародном отчаянии его скучающе-равнодушный вид.
Тогда господа соратники – даже те из них, кому, по понятным причинам, следовало бы помалкивать – осуждали его за чёрствость. Все знали, что между погибшим отцом и осиротевшим сыном, мягко говоря, не было большой любви. Но бывают в жизни моменты, когда следует простить старые обиды, или хотя бы изобразитьпрощение, скрыть истинные чувства во благо народа и Отечества.
Но Эйнер Рег-ат и тогда ничего скрывать не хотел, и теперь не слишком старался. Операторам приходилось вновь отворачивать объёктивы кинокамер. Только на этот раз никто не мог упрекнуть его в равнодушии.
– Узнаю, всё равно узнаю… КТО?! Убью!
Ни один из семерых виноват не был – лишь сам цергард Сварна. Поплатился за лень свою и неуёмное обжорство, особенно предосудительное в голодное военное время. Вот и паёк командный урезали вдвое – а не помогло, поздно оказалось. Задавило Верховного собственным жиром. «Туда ему и дорога» – думали про себя господа-соратники, смаргивая на камеру «скупые мужские слёзы». Да, они желали ему зла. Но – не делали! Отчего же так неуютно становилось им под бешеным взглядом мальчишки Рег-ата? Ёжились невольно, отводили глаза. Перебирали мысленно доказательства собственной невиновности… Что за глупость? Кто он, собственно, таков, чтобы оправдываться перед ним? Кто дал ему право судить? Так говорил разум. Но для тех, кто привык десятилетиями жить, не зная покоя, в постоянном ожидании ножа в спину, чувства, порой, бывают важнее рассудка. Каждый из семи Верховных ощущал отчётливо и ясно: «А ведь убьёт, чёрт возьми! Без вины, по одному подозрению – убьёт!»
132 
