очень нудно 
63 
Зато денщику Захару такая участь явно не грозила — этот был большой любитель поболтать, и тему для этого всегда находил. Вот и теперь, встретив Романа Григорьевича в передней, сразу принялся ябедничать.
— Так что, ваше высокоблагородье, хворый помощник ваш Тит Ардальёныч, коего давеча Фрол доставил, ведут себя плохо, озоруют. Лекарь был, наказывал их благородию не утомляться, лежать покойно. А они слушаться не желают, заместо того, чтоб отдыхать, как было велено, всё книжки читают одну за одной, одну за одной, будто заведённые. Вы бы запретили им, Роман Григорич, а то, не ровен час, помрут — а кто виноват будет? Захар! Недоглядел, скажете!
— Заха-ар, — простонал Роман Григорьевич, — уймись! Никто ещё от чтения не помирал, сотню раз тебе о том говорили!
Говорили. Но Захар не верил. Однажды молодой барин, даже не понять, за какую провинность, заставил его целиком, от начала до конца, прочесть по складам сказ о золотой рыбке, старом рыбаке и его сварливой бабе. И он, Захар, сам едва не помер тогда от умственного напряжения — пыхтел, сопел, потом обливался, стонал, что легче поленницу дров наколоть али поле вспахать, чем принимать этакую муку… Притом, что в сказе было всего-то десяток страниц с картинками, а господа завсегда стараются ухватить книгу потолще — откуда же у них здоровью-то взяться? Оттого и барин, Роман Григорич, сколько ни корми, тощ как та былинка, оттого и помощник его расчихался. Вся немочь от книг идет! Разве можно такую опасную вещь давать в руки и без того хворому?
— Можно! — отрезал Ивенский свирепо и пошёл навестить «хворого».
— Роман Григорьевич! — обрадовался тот и вскочил с дивана, поприветствовать начальство.
— Ах, да лежите ради бога! — велели его высокоблагородие. — Как вы, помирать, я надеюсь, ещё не надумали, нет?
— Никак нет! — испугался Удальцев. — Напротив, мне стало много легче, завтра буду совсем здоров.
— Отрадно. А то мой денщик Захар уже собрался вас хоронить.
— Захар? Тот мужик, что приводил лекаря? Знаете, Роман Григорьевич, он такой странный! Караулит меня весь день, и стоит только выпустить из рук книгу — тут же её крадёт, прячет и уверяет, что не может найти, представляете?
— Очень хорошо представляю! Захар не с вами одним так обращается, я тоже натерпелся в своё время. Но не судите строго, это он из лучших побуждений. И пока он нас не видит, отложите-ка вашего Петрония…, [32]— тут бедный юноша смущённо покраснел, — ознакомьтесь вот с этим, — Ивенский протянул Удальцеву «Руководство» (брать домой дневник он не стал — неприятно было). — Любопытное чтение, но честно предупреждаю, очень утомительное. Так что если вы…
— Нет-нет! — Тит Ардалионович живо ухватился за книгу. — Я вполне бодр, и хочу это видеть!
— Ну, читайте, а я вас пока оставлю, надо распорядиться насчёт ужина. Папенька что-то запаздывает на службе.
Вот в этом младший Ивенский глубоко ошибался: не на службе задерживался Григорий Романович, совсем в другом месте!
Домой он вернулся около восьми часов, вид имел рассеянный, и вроде бы даже виноватый. За столом всё больше молчал или отвечал невпопад, а после ужина пришёл в комнату к сыну, и уселся подле него на диване, сокрушённо вздыхая и разглядывая лепной плафон с таким интересом, будто видел его впервые.
Первым затянувшегося молчания не вынес Роман Григорьевич, уже порядком встревоженный необычным поведением родителя.
— Папенька, вы сегодня выглядите подавленным. Здоровы ли вы, всё ли у вас в порядке на службе?
— Да-да, — рассеяно кивнул Григорий Романович, похлопав сына по ноге. Хотел по плечу, но подвернулась нога, по ней и похлопал. — Всё хорошо, мальчик мой, я здоров и весел, и служба идёт благополучно… Но я должен сказать тебе одну вещь… Давно должен был сказать, но всё откладывал… А теперь откладывать уж нельзя… — он медлил, мялся, тревожа Романа Григорьевича всё сильнее.
— Так говорите, наконец! — вскричал тот не слишком-то почтительно. — Право, папенька, вы меня пугаете!
— А, была — не была! Скажу! — решился-таки генерал Ивенский, рубанул в воздухе рукой, будто в ней была сабля. — Сын мой, не знаю, как ты воспримешь это известие, но я решил жениться!
— О-ох! — невольно вырвалось у Романа Григорьевича, он в изнеможении повалился на подушку. — Слава тебе господи! А то я уж и не знал, что думать! Ваша затянувшаяся преамбула меня совершенно деморализовала!
63 
