70 
Она снова заплакала, будучи не в силах вымолвить ни слова. Но Томас терпеливо ждал. Руки его были такими ласковыми. И когда она успокоилась, он сказал:
— А теперь ты должна выслушать меня. Что, как ты думаешь, ты значишь для меня? Много ли у меня, по-твоему, друзей? Тех, которые являются для меня не просто клиентами. Много ли у такого инвалида, как я, может быть подруг? Кто, по-твоему, способен или осмелится видеть в калеке человека? На это способна только ты одна, Тула. Ты понимаешь теперь, что ты моя девушка? И я, я, ничтожнейший из всех, мог сказать своим приятелям-клиентам: «Моя девушка теперь в Норвегии». Что, по-твоему, означают для меня эти слова? Что знаешь ты о моей тоске, продолжавшейся весь этот долгий год? Но несмотря на то, что я вижу тебя раз в году, несмотря на то, что ты никогда не будешь моей, — я не вбиваю себе в голову тщетных надежд — ты все равно моя девушка! И неужели я не вынесу того, что ты, моя жизнь и моя мечта, расскажешь мне что-то шокирующее? Ты страдала, ты мучилась — это все, что я знаю. Я хочу быть твоим защитником, твоим другом, понимающим все!
— И прощающим все?
— Что значит прощать? То, что происходило с тобой за пределами моей жизни — твое дело. Но я хочу знать об этом, поскольку я хочу узнать тебя, а тебе нужно кому-то довериться.
— О, Господи, как мне хочется поговорить с кем-то, кто захотел бы меня выслушать!
— Не выставляй меня за дверь, Тула! Слезы ее капали на его ладони.
— Но мне нужно так много рассказать, Томас. Твое расположение ко мне подвергнется суровой проверке. Не думаю, что ты в состоянии вынести все это.
— Не суди обо мне заранее! Не слыша ее, он продолжал:
— Год назад ты говорила то же самое. О возне в куче мусора. О всей той мерзости, которая вылезает на поверхность.
— И теперь дело обстоит не лучше, Томас! Вот что смущает меня.
Немного помолчав, она добавила:
— Даже Хейке ничего не знает. Кое о чем он догадывается, но ничего точно не знает. Я не могу с ним говорить об этом, он не мой.
— Ты хочешь сказать, что я твой? — тихо спросил Томас.
— Да! Да! Поэтому я и не хочу причинять тебе боль. Ах, Томас, я даже не подозревала, как много ты значишь для меня. Что я так дорожу тобой!
Он сильнее прижал ее к себе.
— Я не могу довериться своим родителям, — сквозь плач произнесла она. — Ты у меня один в целом мире, с кем я могу говорить…
Томас порывисто вздохнул от радости.
— Я вела себя просто дико, — удрученно произнесла она. — Просто дико…
— Но теперь ты дома, мое дорогое дикое дитя! Начни все сначала! Не надо ничего скрывать, иначе это позднее больно ударит по тебе.
— Да. Ты прав. Не надо ничего замалчивать. Я вся сгораю изнутри, меня просто разрывает на части. И хуже всего то, Томас, что это у меня не проходит. Я повторяю те же ошибки снова и снова. Хейке занимался моим обучением. Он помогал мне стать хорошим человеком. Но я была не в состоянии вести такую жизнь.
— Для меня ты лучшая из всех людей. Но рассказывай дальше, Тула!
Она глубоко вздохнула, вытерла слезы. Томас протянул ей носовой платок, она высморкалась. Но когда она начала говорить, голос ее был тусклым, слова путались.
— Как ты уже знаешь, я принадлежу к Людям Льда. К племени, унаследовавшем холод, тьму и вечное проклятие.
— Ты когда-то говорила об этом.
— Ты видел Хейке. Одного из «меченых» в нашем роду. Одного из проклятых.
— Но это такой хороший человек!
— Да. Потому что он очень сильный. Я, Томас, тоже «меченая», проклятая. Хотя внешних признаков этого у меня нет. Но я не такая, как Хейке. Я поддаюсь злым импульсам и только потом начинаю рассуждать здраво.
— Мне трудно поверить, что ты…
— Ах, не надо, Томас! Я ведьма, и от этой истины никуда не денешься.
— Тогда докажи это, — мягко произнес он.
— Как тебе угодно, — устало произнесла Тула.
И она принялась тихо напевать что-то. Странные слова, которых он не понимал.
Но у него волосы поднялись дыбом, когда он заметил, что в комнате темнеет. Свеча на его рабочем столе загорелась сама по себе, в печи затрещал огонь, лежащие на столе деревянные вещи поднялись сами и повисли в воздухе.
Томас сидел, не шелохнувшись, смертельно напуганный. Но он не выпустил ее из своих бережных объятий.
«Вот теперь я должен показать свое доверие к ней, — подумал он. — Если я отступлю, то потеряю ее навсегда. Но, Господи, что же это такое? Боже, помоги этой девушке освободиться от своего проклятия!»
70 
