очень нудно 
47 
Вдруг Белинда заметила, что все улыбались, слушая ее, и она снова спряталась в скорлупу своего одиночества. По пути она увидела, что фру Тильда напористо говорила с ленсманом.
— Но я имею право узнать, — сказала она высокомерно. — Почему девчонка бросила брошь?
— Но это так мерзко. Неприятно для вас.
— Господин ленсман! — В голосе Тильды прозвучала вся мировая угроза. Он вздохнул.
— Тогда, как хотите!
Белинда прошла мимо и больше не слышала. Но вскоре фру Тильда вышла из здания. На ее белых, как мел, щеках, были красные пятна — к изумлению Белинды, потому что она не верила, что в теле этой женщины текла кровь. Тильда заторопилась через двор в направлении к Элистранду. Когда она проходила мимо Белинды, то метнула на нее взгляд. Мимолетный взгляд, но он проник ей в сердце. Этот взгляд вместил так много — стыд, смятение, ненависть. Отвратительную улыбку неукротимого триумфа.
Белинда почувствовала, что у нее засосало под ложечкой.
— Теперь пойдем, — обратился к ней ленсман. — Теперь я хочу посмотреть дневник, пока его не найдет кто-то другой.
Люди Льда попросили Белинду взять с собой все свои вещи и переехать как можно скорее в Гростенсхольм. Если бы она могла взять с собой ребенка, то это было бы лучше всего для обоих сторон. Но они сомневались в том, что это возможно.
В экипаже ленсмана они, наконец, приехали в Элистранд. Белинда сразу показала ему дорогу в комнату Сигне. Там уже была фру Тильда. Она, очевидно, сумела догадаться, что дневник должен находиться здесь, кстати, и потому, что Белинда задержалась здесь как-то слишком долго.
— Будьте любезны выйти отсюда, фру Тильда, — сказал ленсман повелительно.
— Теперь это мой дом.
— Это не так. Он принадлежит Ловисе. А дневник велся Сигне. Кто теперь ей ближе — ее свекровь или сестра?
— Я хочу знать, что написано в дневнике.
— Вы это узнаете со временем. А пока это улика. Вам лучше уйти.
Он властно проводил ее почти до самой двери, затем ловко выставил из комнаты и закрыл дверь.
— Ну? — спросил он Белинду. Она показала ему потайной ящик. Он открыл его и нашел дневник.
— Отлично, — сказал он тихо. — Подожди минутку!
Он подкрался к двери и рванул ее на себя. В комнату ввалилась фру Тильда. Поскольку она стояла, согнувшись, у замочной скважины, то потеряла равновесие и упала вперед. Никто не сказал ни слова, пока она поднялась и, отряхнувшись, ушла.
— Она всегда где-то стоит и подслушивает, — пробормотала Белинда.
— Ты переезжаешь в Гростенсхольм, не так ли? Здесь нездоровая атмосфера.
— Если бы я только знала, что делать с Ловисой!
— Да, это проблема. Мы не можем оставить тут ребенка. Итак, я беру с собой дневник и спокойно его изучаю. Много ли ты не успела прочесть?
Белинда показала.
— Две страницы. Это же немного. Знаешь что? Я иду к экипажу и буду читать, пока ты собираешь свои вещи. Затем я отвезу тебя в Гростенсхольм.
Она была ему бесконечно признательна. И попыталась взять с собой Ловису. Но это, естественно, не удалось. Фру Тильда вышла к ним с ребенком на руках, пока они грузили в экипаж вещи. Она будто хотела застраховать себя от кражи ребенка.
Белинда попросила разрешения заботиться об осиротевшем ребенке своей сестры. Для всех было ясно, что и ребенок хотел этого. Но фру Тильда зашикала на Ловису.
— Вы одна не можете нести всю ответственность за маленького ребенка, — пытался урезонить ее ленсман.
— Нет, представьте, я отлично могу это, — ответила она раздраженно. — С девочкой нетрудно управляться. И я считаю себя той, кто лучше всех подходит для воспитания ребенка в правильном духе. В духе пристойности. И чтобы она никогда не забывала, что она была одной из причин смерти ее бедного преследуемого отца.
Белинда вздрогнула от ужаса, а ленсман прошипел:
— Но вы же не можете возложить на ребенка ответственность за…
— Человек рождается с первородным грехом. Это грешная мать ребенка заманила моего сына на пути разврата.
— Но они же были женаты!
— Должна вам сказать, господин ленсман, что все женщины пытались соблазнить моего сына дьявольскими удовольствиям.
Затем она ушла с ребенком в дом.
Ленсман повернулся к лошади.
— Я сейчас размышляю о том, кто был тем человеком, который впервые внушал ему, что женские руки — нежные и дающие утешения, — бормотал он. — Такой чертов маменькин сынок! Эдип!
47 
