очень нудно 
42 
Но она, Белинда, должна ведь помогать маленькой Ловисе, дочери Сигне! Когда она думала о Сигне, то мысли ее не были уже такими прекрасными и трагическими. Потому что Сигне любила своего мужа. Во всяком случае, вначале. Когда Белинда была вынуждена думать о Герберте Абрахамсене, «страстном до распутства», по словам Сигне, то она чувствовала тошноту и начинала, чтобы отвлечься, считать цветочки на обоях. В комнате было темно, но не совсем, цветочки казались расплывчатыми темными пятнами на сером фоне.
Утром они заблаговременно явились к ленсману в участок.
В последние минуты Белинда испугалась. Хейке и Винга серьезно отнеслись к ее страху. То, что девушка не смела смотреть фру Тильде в глаза, они могли понять. Потому что у Белинды было упрощенное отношение к трудностям. Они понимали, что ее уверенность в себе и раньше подвергалась тяжелым испытаниям и встреча с устрашающей матерью Герберта Абрахамсена должна стать довольно трудным испытанием. Она была уже и раньше взволнована, а теперь в ее доверчивой душе должен был царить хаос.
Они предложили отвести ее в усадьбу Линде-аллее, где отзывчивая Сольвейг могла бы позаботиться о ней. Конечно, Сольвейг хотела быть вместе с ними, рядом с сыном. И Белинда сразу поняла, где теперь ее место. Неужели она предаст Вильяра, своего лучшего друга? Его, кто пошел ради нее на все? Теперь была ее очередь поддержать его. Паническое настроение, завладевшее ею при мысли о встрече с фру Тильдой, улеглось, и все они, наконец, отправились.
Эскиль и Сольвейг были очень взволнованы арестом и винили себя, что не оставили сына у себя дома, а вместо этого отпустили его в Гростенсхольм. Но Винга спокойно возразила на это, что Вильяру 28 лет и что он сознавал, что делал.
Тильда была тут. Белая, как смерть, деревянная палка, одетая в черное. Живыми были только глаза. Темные, ненавидящие. Они, не мигая, смотрели на обитателей Гростенсхольма.
Ленсман, видимо, обратил внимание на то, что Белинда встала позади, когда они вошли в его контору. И он понял ее, взглянув на оцепеневшую, непримиримую фру Тильду. Винга подошла к Тильде.
— Мы искренне сочувствуем вам в вашем большом горе, — тихо промолвила она. — Потерять сына — самый тяжкий крест для человека.
Но Тильда резко отвернула лицо. Забыла доверительную болтовню, которую вела накануне.
— Что вы об этом знаете? Теперь вы, конечно, довольны, раз сумели вырастить убийцу?
Винга растерянно постояла секунду, затем покорно повернулась и пошла назад.
Нотариус был тоже тут, потому что это ведь было очень серьезное преступление. И прислуга из Элистранда заполнила значительную часть небольшого зала. Несколько служащих ленсмана ввели Вильяра. Он кивнул в сторону скамьи, где сидели его родные, и встретил взгляды, полные сочувствия, преданности, отчаяния и неизменной веры в него. Это согревало его в часы одиночества. Его терзала печаль оттого, что он так к ним относился — сдержанно, прохладно, незаинтересованно, во всяком случае, внешне. Они не заслуживали его сдержанности. Но он не был человеком, который мог открыться, это требовало полного отказа от его собственной натуры.
Белинда смотрела на него, не отрывая взгляда. Она больше не смела смотреть на фру Тильду, но чувствовала, как ее взгляды постоянно жалили, точно укусы змеи. Она, Белинда, была козлом отпущения. Как и раньше, в течение восемнадцати лет. Так легко бросить тень на человека, который будто просит об этом. «Вильяр, ты чувствуешь, как я верю в тебя? Я знаю, что ты невиновен. Потому что святой Георгий не может совершить ничего незаконного».
Ему было разрешено сесть между двумя служащими. Словно заключенному! Он не спал всю ночь. Это было видно по его лицу. Оно казалось похудевшим, точно у изголодавшегося человека. Чувствовалось, что Вильяр давно не спал. Его единственной мыслью было: «Я делаю им больно. Все они тут прекрасные люди — мать, отец, бабушка и дедушка и маленькая, отзывчивая Белинда… Я делаю им больно. А этого я меньше всего хотел бы».
Первой получила слово фру Тильда. Бросив еще один ненавидящий взгляд на Людей Льда и, особенно, на Белинду, она начала:
— Вчера вечером я была у нотариуса… — При этом она милостиво кивнула в сторону упомянутого лица. — Мой дорогой, незабвенный сын отвез меня туда и должен был приехать за мной позднее. Но прием закончился раньше, чем я рассчитывала, и я была вынуждена приехать назад с другими. Я прихожу домой — и что я вижу? В холле кровь, перевернутая мебель. Я зову Герберта, но не получаю ответа. Я захожу в другие комнаты, и там лежит мое бедное, невинное дитя. Лежит убитое перед дверью в салон, куда он пытался скрыться, на нем кочерга. Кочерга от камина в столовой.
42 
