очень нудно 
43 
– Вы не верите, что Господь всемогущ, мадам? – укорил свою супругу Людовик. – Знайте же, что правда торжествует даже тогда, когда ордалии подвергается умирающий!
– Я никогда не сомневалась во всемогуществе нашего Господа, добрый мой супруг, и вы лучше всех это знаете, но я взываю к вашей жалости…
Слово «жалость» хлестнуло Рено, как пощечина.
– Я не хочу быть обязанным жизнью жалости короля, мне нужна его справедливость! – вспыхнув, произнес молодой человек и добавил более мягким тоном: – Но я благодарю королеву за ее благодетельное вмешательство, и если меня оставят в живых, то моя жизнь будет принадлежать ей…
– Я предлагаю другое решение, – вмешался в разговор император. – Последний Куртене, рожденный в Святой земле, кажется мне редкостью, достойной сохранения. И его мужество мне тоже по нраву. Отдайте его мне, мой царственный брат! Я увезу его с собой и буду отвечать за него.
Людовик молча посмотрел на Бодуэна и подошел к каменному кресту, который стоял посреди сада. Он преклонил перед ним колени и стал молиться. Молился Людовик долго, но когда поднялся с колен, лицо его было озарено удивительным умиротворением, которое всегда так поражало тех, кому довелось его видеть.
– Возьмите его, он ваш, – обратился Людовик к Бодуэну. – Развяжите узника, – приказал он более громким голосом и снова обратился к императору: – Мы распорядимся, чтобы его отнесли к вам. Скажите, где вы остановились?
– На постоялом дворе «Пресвятая Дева Мария», – ответил, смеясь, император. – Мне там несколько тесновато, но свита странствующего императора не так уж и велика. Хотя искусный врач-грек у меня найдется.
– Не известить нас и остановиться так близко от королевского дворца? А вы знаете, что я могу обидеться на вас, брат мой? Почему вы не остановились по своему обыкновению у меня в Венсенском замке? Неужели там так плохо?
– Вы прекрасно знаете, что нет. Ваше гостеприимство всегда… поистине королевское. Но я здесь проездом, всего на несколько дней, спешу на аудиенцию к Его Святейшеству папе, и если навестил вас сегодня, то только из опасения, которое утром пришло мне в голову. Мне показалось, что вы можете всерьез обидеться, если узнаете, что я был в Париже и не пришел вас обнять, дорогой мой брат…
– Ваше опасение совершенно справедливо. Поверьте, мне было бы нелегко вас простить.
– Но такой христианин, как вы, рано или поздно все-таки сумел бы это сделать.
– Не стоит рассчитывать на неистощимость моего снисхождения. У него есть границы. И вас это тоже касается, Рено де Куртене. Император, взяв на себя ответственность за вас, спас вашу жизнь, но он не избавил вас от подозрений окончательно. И до тех пор, пока истина не прояснится, пока тайна гибели сеньора де Куртиля и его супруги не будет раскрыта, мы запрещаем вам появляться перед нами в свите нашего брата императора. Мы запрещаем вам также ступать на землю Франции. Исключение составляет лишь имение Куртене, которое принадлежит вашему господину. Вы поняли меня?
– Сир, – заплетающимся языком проговорил Рено, несказанно огорченный своим изгнанием, – моим единственным желанием было всегда служить королю и…
– Единственная служба, которой мы ждем от вас до тех пор, пока вы не будете окончательно оправданы, это повиновение. Безоглядное повиновение. Вы меня поняли?
– Да, сир. И благодарю короля за его милосердие.
Слова благодарности дались Рено с величайшим трудом, ему не нужно было королевское милосердие, он жаждал справедливости. И ради нее был готов на все. Вера в Бога, внушенная Рено приемной матерью, была так глубока, что он не сомневался: Господь придет к нему на помощь и его невиновность станет очевидной. А что сейчас? Да, он остался в живых и ему больше не грозят пытки, но жизнь, которая перед ним открывалась, ничуть его не радовала. Что хорошего его ожидало? Теперь он будет слугой очень странного господина, только и всего. Шпорам рыцаря никогда не зазвенеть на сапогах человека, с которого не смыто подозрение в убийстве, и мысль об этом приводила Рено в величайшее отчаяние. Хотя теперь, возможно, ему удастся разыскать подлинный Крест – почему бы ему не надеяться на это? Ведь, попав в Константинополь, он будет куда ближе к Галилее, чем находясь здесь, в Париже. И тогда он не сможет приехать во Францию и вручить его Людовику! Но если ему все-таки удастся приехать со священной реликвией, то кто поручится, что его не обвинят в подделке Креста?
43 
