Последние отзывы

  97  

Обезумевшая от страха Марта начала плакать: — Это для нас? Нас хотят убить? О Господи, Господи!

Она хотела даже спрыгнуть на землю, и вопли ее стали такими пронзительными, что Бертрада отхлестала ее по щекам:

— Хватит! Успокойся! Это не для нас... Нас привезли сюда, чтобы мы присутствовали при казни тех, кому мы служили... Сама подумай: если бы нам готовили эту страшную участь, то везли бы в тележке, а не несли бы на носилках! Лучше помолитесь, потому что сейчас произойдет что-то ужасное...

Женщины понемногу успокоились, но волнение их не оставило. Од, вцепившись в плечо тетки, наблюдала за приготовлениями к казни расширенными от ужаса глазами. Она была из тех, кого подобные зрелища приводили в состояние полной безысходности. Жизнь в Монтрее и даже в Нельском дворце позволяла ей избегать лицезрения этих отвратительных казней, до которых народ был столь охоч, возможно, потому, что других развлечений не было, а времена были жестокими и кровавыми...

— Мы и в самом деле должны смотреть... на это? — пролепетала она.

— Видит только тот, кто смотрит! Закрой глаза и заткни уши, потому что...

— О господи... смотрите! Посмотрите, кого везут! Неужели... неужели это наши принцессы?

Три повозки, накрытые черной тканью, но с одной стороны специально откинутой наверх, въехали на площадь и остановились недалеко от эшафота. Можно было увидеть, что в каждой из них, вцепившись в борт, стоит маленькая фигурка в черной рясе и с обритой головой. Од, всхлипнув от страха, узнала в первой фигурке Маргариту, а в двух других — Жанну и Бланку. Но даже сейчас Маргарита по-прежнему сохраняла королевскую осанку и гордо вздымала голову. Бланка, почти обвалившись на борт повозки, громко рыдала, а Жанна, казалось, была не в себе. Народ, увидев их в таком состоянии, умолк и застыл, словно объятый неким священным ужасом перед неумолимым правосудием короля. В это же время на площади показалась повозка, в которой лежали на соломе осужденные, и внимание толпы переместилось на них.

Измученные пытками, они были в жалком состоянии. Пришлось их поддерживать, чтобы они смогли взойти на эшафот, где их растянули на колесе. После чего началась варварская казнь виновных. Им сломали кости рук и ног, раздробили грудную клетку и оскопили. Потом, еще с живых, содрали кожу и бросили на свежесрезанную солому, прежде чем отрубить голову и вздернуть под мышки на виселицу окровавленные лохмотья, в которых не было уже ничего человеческого.

Женщины на носилках испуганно жались друг к другу. Двое из них упали в обморок. Даже Бертрада закрыла глаза и без устали молилась за двух несчастных, которых дурная судьба привела в постель принцесс, слишком красивых, чтобы можно было им противостоять. Уткнувшись в грудь Бертрады, Од не желала ничего видеть, но не могла не слышать воплей и стонов, которые, наконец, стихли.

И лишь тогда осмелилась опустить руки, которыми сжимала уши.

И Бертрада открыла глаза.

— Кончено, — прошептала она. — Они мертвы, и повозки сейчас тронутся...

Од взглянула на Маргариту. По-прежнему стоя, вцепившись в деревянный борт, мертвенно-бледная Маргарита, чьи черные глаза так расширились, что лицо стало походить на маску, до самого конца выдержала зрелище казни своего любовника. Бланка потеряла сознание. Жанна, вне себя от ужаса, стала кричать в тот момент, когда сержант, правивший ее повозкой, начал поворачивать лошадь:

— Скажите моему государю Филиппу, что я невиновна, что я не опозорила его и не осквернила наш брак! Скажите же ему, молю вас! Скажите ему!

Толпа, подталкиваемая солдатами, стала молча расходиться. Во время двойной казни мужчин, представлявшей собой привлекательное зрелище, народ отчаянно вопил, — будет о чем поболтать вечером у камелька! Но трагическая судьба трех женщин, еще вчера таких блестящих и красивых, в конце концов, пробудила жалость, потому что всем им предстояло заточение в холодных камерах. Они не смогут больше увидеть голубого неба, ощутить легкого ветерка, дышащего весной, которыми может насладиться самая жалкая из тех, кто находился на свободе. Отчаянные крики Жанны особенно поразили женские сердца. Если ей вменяли только то, что она помогала интрижкам сестры и кузины, с которыми вместе росла, то было слишком жестоко наказывать ее так же, как двух других...

Выезжая из Понтуаза, повозки, окруженные всадниками, разделились. Две из них повернули на северо-запад, а повозка Жанны двинулась на юг, и именно в этом заключалась разница, вырванная у отца упорством графа де Пуатье: в Шато-Гайаре, кроме квартиры коменданта, были только казематы; а в башне Дурдана жизнь была суровой, но там можно было жить, как в любом замке: Жанна будет под стражей, в заключении, но она получит пристойную постель и теплый очаг. В таком отчаянном положении это была огромная разница... Она обеспечивала жизнь.

  97