15 
Она уже сама не знает, кто.
Прежняя Таннис мертва, а новая… содержанка?
…Кейрен повернулся и, не открывая глаз, пробормотал:
- Что?
- Ничего, - она потерлась носом о его щеку. - Спи.
- О чем ты думаешь? - спросонья его глаза были темными, черными почти. И Кейрен жмурился, давил зевок.
- Ни о чем.
…о том, что эта жизнь, одолженная, красивая, как рождественская открытка, так и останется чужой. Таннис тесно.
В корсетах.
В чулках шелковых, окаймленных колючим кружевом. Подвязки жмут, а пышные юбки мешают ходить. Да и ходит она иначе, держит осанку… леди Евгения порадовалась бы, наверное.
А Войтех? Увидел бы он леди или как остальные?
Нет, никто ничего не говорит, ведь Кейрен платит за курсы… за все он платит и злится, если Таннис пытается сказать, что она сама справится. Но правда в том, что нет, не справится. Без него тяжело.
А будет еще тяжелее.
…она уже другая, но… леди никогда не станет. И дают ведь понять. Вежливо. Улыбочкой рисованной, от которой внутри все леденеет. Движением бровей. Небрежным кивком и рассеянным взглядом, когда кажется, что смотрят не на нее, а сквозь нее.
Таннис терпит.
И учится.
Ей плевать, что думают остальные, благонравные девицы, которые не желают иметь ничего общего с такими, как Таннис. Но им приходится, потому что за Таннис платит Кейрен, и даже не в деньгах дело, в имени, в гербе, в родовом перстне, который он по-прежнему носит.
Пускай.
Надо взять все, что получится.
Варенье это из красной и белой смородины… утку растреклятую, которая вышла жесткой, как подошва, хотя Таннис все делала верно… пейзажи акварелью… искусство декламации…
…и эти ночи вдвоем.
Вечера.
Когда он приходит уставший… домой. Он так и говорит, что домой, и наверное, вправду верит. Наивный по-своему. Пускай. Есть еще время.
На двоих.
Для двоих.
Но когда-нибудь оно закончится и тогда… будет объявление в "Светской хронике". И Кейрен, отводя взгляд, заговорит о том, что на свадьбе настаивает семья, и что свадьба ничего-то не изменит… почти ничего. Просто где-то появится женщина, которая будет зваться его женой. И он станет возвращаться уже не в квартиру к Таннис, но к ней…
Наверное, будь Таннис другой, она нашла бы силы смириться. Ведь многие живут так, привыкают, приспосабливаются… а она не сможет. Пыталась представить, как это будет и задыхалась от боли.
Перетерпит.
Она сильная. Главное, уйти, разорвать связь, а там и раны залижутся, и жизнь начнется. Еще раз наново? Не привыкать.
- Почему ты плачешь? - Кейрен перевернулся на спину. - Тебя кто-то обидел?
- Никто.
Никто, кому можно было бы ответить за обиду ударом на удар.
- Тогда почему ты плачешь, - он поймал слезу на ее щеке и, дотянувшись, снял ее мизинцем.
- В глаз что-то попало.
И спеша уйти от опасных вопросов, Таннис наклонилась, прижалась к груди.
- Ты ешь, как не в себя, а все равно тощий… и мерзнешь.
Ноги у него и под пуховым одеялом холодными оставались, и Кейрен под утро начинал ворочаться, одеяло стягивая, пока оно вовсе не оказывалось на полу. Сам же он обнимал Таннис, прижимал к себе и засыпал, уткнувшись носом в ее спину. Она же напротив, просыпалась и лежала тихо-тихо, отсчитывая мгновенья до рассвета. Старая привычка. Все казалось, что совсем рядом раздастся скрип половиц. Хлопнет дверь. И из-за стены донесется ворчливый мамашин голос:
- Вставай уже…
…или загудит, подбираясь к заводским воротам, баржа с углем, выдернет Таннис из сна, который она приняла за настоящую жизнь.
- Ниса… мне с тобой хорошо, - пальцы Кейрена задумчиво скользили по шее, чтобы замереть на ключице. - Спокойно. Вряд ли ты поверишь, но я никому этого не говорил…
Поверит.
Она чувствует, когда он лжет. Или сердится. Или впадает в тоску и тогда ложится поперек кровати, растопырив локти, точно пытаясь защитить эту кровать ото всех, даже от Таннис.
…он приносит с работы усталость и странную детскую почти обиду, о которой не хочет говорить, но все-таки заговаривает. И увлекшись рассказом, сам о ней забывает. Таннис же нравится слушать, не столько о делах, сколько о людях, Кейрена окружающих.
О даме-секретаре, которая каждую неделю перешивает кружево на манжетах форменного платья, надеясь, что подобная вольность останется незамеченной. И порой ее окаянства хватает на то, чтобы срезать скучные костяные пуговицы, заменив их ониксовыми. Она чувствует себя отчаянно храброй и прячет в верхнем ящике стола жестянку монпансье.
15 
