очень нудно 
102 
— Но выходит, что не умер… приполз назад. Чего ж тебе тихо-то не сиделось? — он подхватил с блюда горсть моченой клюквы и, забросив в рот, зажмурился. — Кислая… хочешь? Да нет, тебе не положено.
— За что? — повторил Янгар вопрос.
— А какая разница-то? За то, что нагл был не в меру. Или за то, что думал, будто бы ему позволено больше, чем мне… или за то, что силой вашей пользовался безоглядно… земли мои забрал… и жилы золотые увел… да и мало ли. Змееныш, было бы желание, а повод найдется.
Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо расстегнул сам пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.
Взвесил в ладони.
— Говори, — приказал.
— Не могу, — Янгхаар попытался приподняться для нового вдоха. — Не помню. Мал был.
— Врешь.
Пояс отправился на стол.
И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти.
Ему в радость упрямство Янгхаара.
Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и под подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгхаар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.
— Глупец, — жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. — Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.
— Спускай.
До него уже спускали…
— Больно будет, — Тридуба взялся за любимую плеть.
— Потерплю.
Терпел.
Сколько?
Долго.
Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгхаар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятьях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгхаар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте.
Ни одной не достанется Ерхо Ину.
Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.
— В них столько дыма, — жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.
— Выветрится, — Янгар ловил эти руки, а они не давались.
И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.
— Не спеши… еще срок не вышел, — просила она.
Его маленькая медведица?
Почему она не желает показаться?
— Видишь? — возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал, и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце. И сам он наполнялся ярким, горячим светом. — Теперь лето со мной.
— Глупый…
Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он наново ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.
Тридуба это злило.
— Где? — вопрос всегда один и тот же.
— Не… не… з-снаю, — его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.
И в кровавом тумане плавится разум.
Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка, ему тоже больно.
— Где?
Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.
— Где?
— Н-не…
Ожоги расползаются, скрывая шрамы. И поверх них танцует нож.
— Я же обещал, что шкуру с тебя спущу, змееныш… где?
…лицо Ерхо Ину плавится, с него сползает кожа. И Янгар с удивлением видит перед собой хозяина.
— Сбежать думал? — смеется Хазмат, скалит желтоватые острые зубы. Десна его побелели, а на клыках застряли крошки жевательного табака. — Куда тебе бежать, мальчик?
Он тянется к Янгару, и в руках его — ошейник.
— Нет, — Янгар пытается отстраниться, но он связан, опутан по рукам и ногам.
— Да.
Раскаленная полоса обвивает шею. И громко щелкает замок.
— Никто не уходил от Хазмата! — хозяин весел. Он запрокидывает голову, и на горле его виднеется бурая линия шрама.
102 
