Последние отзывы

  24  

Откуда я знаю?

Просто знаю. Он что-то делал со мной. Этими прикосновениями, ласковыми, нежными — до сегодняшнего дня ни один человек не прикасался ко мне вот так. Словами. Тоном. Самой своей близостью, которая больше не пугала.

А может и не Янгар был виноват, но само место и безумная богиня, вязавшая наши судьбы.

И теперь я молчала из страха все перечеркнуть.

Не знаю, что будет дальше, но эта ночь принадлежит мне.

Ночь и мужчина.

— А ты подаришь мне имя? — Янгар заглядывает в глаза.

У самого — черные, и не различить, где зрачок переходит в радужку. Но эта чернота, знак ли божественной крови, свидетельство ли проклятья, больше не пугает меня.

Бездна, в ней спрятанная, приняла меня.

— Да.

— И какое?

В темноте проскальзывают искры. Быть может, они лишь отражение пламени, но я, преодолев робость, касаюсь его виска. Имя приходит само.

— Катто.

— Змей? — шепот Янгара тревожит огонь.

И меня охватывает дурное предчувствие: змей — запрещенный знак. Но слово сказано, и Кеннике услышала. Как теперь она переплетет наши нити?

— Все будет хорошо, поверь, — сказал мой змей, прижимаясь щекой к моей ладони.

Что было дальше?

Горячая вода подземных источников. Запахи серы и камня. Черной смолы, которая стекала по деревянным опорам факелов. Чаша. Скользкий подземный жемчуг, который просится в руки, и Катто ныряет, чтобы вытащить самый крупный камень. Без воды он сохнет и рассыпается известковой пылью.

А мой муж выглядит донельзя удивленным.

Он не знал, что подземный жемчуг живет лишь в озере, его породившем?

Не знал.

Была краска, расползающаяся по воде разноцветными пятнами. И смуглая, с красным отливом кожа Катто. Намокшие, отяжелевшие косы его, и влажные пряди, что обвивали мои руки, подобно водорослям.

— Ласковый медвежонок, — мой муж смеется. И от смеха его мое собственное сердце стучит быстрее. Он же, прижимаясь щека к щеке, мурлычет колыбельную. Его руки надежны, как опора мира. И я хватаюсь за них, боясь потеряться.

— Все хорошо, Медвежонок. Все хорошо… — он утешает меня.

Был камень на кожаном шнурке и склоненная голова Катто. Он терпеливо ждал, когда я узел завяжу, а шнурок все выскользнуть норовил. И я вязала вновь и вновь, а заодно гладила шею мужа.

— Я смотрю сквозь него на солнце, — камень тускло мерцает. — Тогда возвращается лето.

Наверное, это глупость и сейчас Катто рассмеется, но он серьезен. И подарка касается бережно. А вот узел проверяет на крепость.

— Не хочу потерять.

Это ложь, что Янгхаар Каапо покрыт черным волчьим волосом. Его кожа гладка, вот только шрамов на ней бессчетно. Они — узор, который я пытаюсь изучить.

— Лето… — мой муж провел по камню мизинцем. — В тебе очень много лета.

Был ответный дар. Шестигранная монетка, позеленевшая от старости. И шелковый шнур поизносился. Но я накрываю монетку ладонью, а она прилипает к коже.

— Один дирхем, — Катто отстраняет ладонь и, наклонившись, целует и монету, и кожу. — Когда-то я столько стоил.

Сказав это, он впивается пальцами в мой подбородок и заставляет запрокинуть голову. Еще не больно, но почти уже. И не Катто, но Янгхаар смотрит мне в глаза. А чернота его собственных непроницаема.

Бездна подобралась к самому краю.

— Ну что, дочь Ину, твой отец хотел знать, где мои корни.

— Он. Не я.

А Янгар не слышит.

— Сгнили. Давно. По ту сторону моря. Я понятия не имею, кто моя мать. Возможно, женщина, которой не повезло попасть в плен. Возможно, шлюха… хотя там, где я был, одно идет за другим. И я не знаю, кем был мой отец. Да и знать не хочу. Мне не нужен род, чтобы чувствовать себя сильным.

Он уже не целует — кусает губы едва ли не до крови, и отстраняется.

— Я был рабом. И сам добыл себе свободу.

Я же слышу его боль. Она вплетена в его кожу рисунком шрамов. И той характерной неровностью на левом боку, которая остается после того, как неправильно срастаются кости. И злостью, которая исходит от бессилия: прошлое не изменить.

Его память останется с ним, как моя — со мной.

— И все, что принадлежит мне, — выдыхает Янгар в губы. — Я взял сам.

Мне жаль его.

Но Янгхаар Каапо, который придумал сказку о собственной жизни, не примет жалости.

— Так что, дочь Ину, тебе не страшно?

— Нет.

— Ты станешь женой раба.

Я, не Пиркко. Для нее, пожалуй, все это имело бы значение. А мне… мне хочется успокоить раненую бездну, и я вынимаю монету из его пальцев.

  24