Глава 7

Лежа на узкой кровати, Таннис слушала, как мамаша костерит отца: опять набрался, и скотина этакая, пропил почти весь недельный заработок. Отец отвечает, но вяло, ему хочется спать и чтобы мать, наконец, умолкла, только она не собирается отступать. Быть может, через час, когда утомится…

Таннис знала, что деньги у мамаши имеются. Она прячет их в чулок, а чулок — под соломенный матрац. Порой мамашу начинают одолевать страхи — ворья в Нижнем городе много — и тогда она принимается чулок перетряхивать, пересчитывать отсыревшие ассигнации и искать новое, надежное место. Сбережения отправляются в древний на свалке добытый шкаф, под ворох тряпья, затем — в старый ларь, почти пустой, в драные зимние сапоги и, в конце концов, возвращаются под матрац. Денег немного, и понять, зачем их мамаша копит, Таннис не способна.

Вот у нее есть цель.

И этой цели Таннис добьется, не будь она собой.

Поерзав — кровать была узкой, неудобной, а матрац давно следовало поменять или хотя бы проветрить, Таннис перевернулась на живот и закрыла глаза. Она представила себе будущую квартиру, небольшую, но чистенькую.

Без крыс, мышей и тараканов.

И с окнами большими, чтобы много света проникало.

В гостиной, а комнаты в квартире Таннис будут настоящими, а не закутками, отгороженными ширмой — за нее выступает замызганная драная простынь — она поставит кресло на гнутых полозьях. Место ему отведет напротив камина, который станет разжигать по вечерам. А для каминной полки Таннис кошечек фарфоровых купит. И сама, сидя в кресле с вышивкой — вышивать Таннис не умеет, но ради такого дела научится — будет раскачиваться, любоваться огнем и слушать тишину…

— И ты разлеглася, корова, — мамаше надоело ссориться с отцом, и она легко сдвинула ширму, каковую вовсе полагала блажью и роскошеством. Чего Таннис от своих прятаться? — Валяешься, а в голове ветер!

Мамаша хлестанула наотмашь засаленным полотенцем.

— Прекрати, — буркнула Таннис, приоткрыв глаз.

— Что? Небось не думала, что узнаю?

Сердце ухнуло. Неужели мамаша лишнее прознала? Вечно она то в вещи нос свой сунет, то матрац перетрясать берется, то под кровать лезет, пол простукивает, словно опасаясь, что Таннис утаит те скудные гроши, которые платили на заводе. Вдруг да нашла чего…

Чего?

Листовок в дом Таннис не таскала, а то мало ли. Деньги же Таннис хранила не дома, зная этакую мамашину привычку. А о томместе знали немногие, и этих немногих давным-давно в живых нет.

— Мало тебе было! — мамаша перехватила полотенце левой рукой и вновь хлестанула, попав по плечам. Удар не был сильным, а обижаться Таннис давно отвыкла. — Опять с ворьем связалась? Выродила на свою голову!

— Ма, отвали, — Таннис от полотенца увернулась.

— Все знаю, — мамаша перехватила полотенце поудобней и замахнулась, но не ударила. — Кто он?

— Кто?

— Хахаль твой!

— Какой хахаль?! Ты о чем…

Мамаша подскочила и вцепилась в волосы Таннис, дернула, не зло, скорее уж раздражение выплескивая. Она-то с характером женщина, ей проораться надобно, потом сама же жалеть возьмется, и тоже громко, искренне.

— Тот хахаль, к которому ты на свиданки бегаешь!

Вот же… оттолкнуть? Так разорется… все услышат… и ладно бы только слышали, но нет, народец любопытный в доме обретается, и с кого-нибудь станется следом пойти…

  33