очень нудно 
37 
Таннис покачала головой: может, и идиотка, но не настолько, чтобы без оружия остаться.
— Послушай меня, — тон Грента стал ласковым. Кое-как перетянув ладонь платком, он сунул раненую руку в карман. — Я ж тебе шею могу двумя пальцами свернуть. Поверь.
Таннис поверила, но шило не убрала.
— И не спорю, что желания нет. Есть. Преогромнейшее. Но видишь ли, — он приближался осторожно, оттесняя Таннис от выхода. — Дело — превыше всего. Я об этом помню. Поэтому давай забудем о нашем недавнем инциденте?
Грент остановился и повернулся к Таннис спиной, словно разом утратив интерес к ней.
— Не бойся, — бросил. — Не трону. Кто ж знал, что ты у нас… столь принципиальная?
Он подошел к непривычно пустому столу. Исчезли карты, гранки, свертки бумаги, коробки с железной мелочью, набор перьев и чернильница. Таннис огляделась, с удивлением отмечая, что и сама хижина переменилась. Куда подевался копир, который дремал в углу? И пачки с бумагой? Печатный шар? Короба с крупными деталями? Гранки?
— Нельзя долго задерживаться на одном месте, — сказал Грент, заметив этот ее интерес. — Дело становится… горячим.
А после сегодняшней ночи оно и вовсе опасным будет.
— И куда?
— Пока не решил.
Врет ведь. Определенно врет — Войтех говаривал, что у Таннис на вранье нюх.
Но какой резон Гренту правду скрывать?
Не доверяет?
— Не волнуйся, милая Таннис, — он оперся рукой на стол, раненая по-прежнему скрывалась в кармане. — Я найду способ поставить тебя в известность о новом адресе. А пока…
Коробка была небольшой. Таннис отметила вощеную бумагу, перетянутую бечевкой, и сургучную печать с рисунком, рассмотреть который не получалось.
— Сначала деньги, — трогать коробку было страшновато.
— Конечно, — Грент извлек портмоне и, вытащив стопку ассигнаций, бросил на стол. — Здесь даже больше, чем договаривались. Видишь, милая? Для тебя мне ничего не жаль. Пересчитывать будешь?
Таннис пересчитала. Сугубо из принципа и еще желая оттянуть момент, когда ей все-таки придется коснуться коробки со спрятанным в ней зарядом.
И шаль подняла для того же.
Долго пристраивала на плечи, выравнивала, вывязывала узел под насмешливым взглядом Грента. Так и не сумев завязать, скомкала и в карман сунула.
— Не бойся, — Грент улыбался широко, и только глаза его оставались мертвы. — Все у нас получится.
Эти слова Таннис повторяла себе, словно заклинание.
Вечер. Сумерки.
И дождь.
Серое все, мутное, словно она, Таннис, смотрит на мир сквозь толстую линзу, из тех, которые продают аптекари для слабовидящих. И в этой дождевой линзе все кривится, меняется. Деревья становятся выше и тоньше, дома — дальше, а башни заводских труб и вовсе выгибаются причудливым образом. Капли дождя скатываются по кожанке, по волосам, прямо за шиворот, и толстый ворот отцовского свитера набирается влагой. Сохнуть будет долго, дня два, а то и три… и в чем ходить?
Мамина шаль комом лежала в кармане.
Дерьмовым получилось свидание, но душу грела толстая пачка ассигнаций, которую Таннис сунула в ботинок — все равно они слишком большие для ее ноги, зато удобно, деньги точно не вывалятся, и не своруют их. Конечно, Таннис карманника загодя чует, благо опыт немалый, но береженого Бог бережет.
Вот только захочет ли Бог связываться с такой, как Таннис?
Однажды он уже пришел ей на помощь… а она вновь за свое.
…чужой внимательный взгляд жег спину.
Все еще провожают. Не верят. И не отпустят до самых складов. Остается — идти, надеясь на лучшее.
Таннис перехватила коробку поудобней. Тяжеленная, однако. Нет, Таннис не слабенькая цыпочка, она с пяти лет на улице, и приноровилась ко всякому, случалось ей и среди грузчиков подвизаться, и на фабрике поначалу тюки с шерстью на своем горбу таскала, но тюки — дело другое…
С коробкой страшно. Знает Таннис, что под вощеной бумагой, тонкой фанерой, в гнезде из шерсти и соломы лежит сотворенная Патриком машинка. Она пока молчит, но… живое пламя, запертое в стеклянной тюрьме, гудит, рвется на волю. Одно неосторожное движение, и вырвется.
Тогда не станет Таннис с ее надеждами и мечтами.
Странно так думать.
Жутко.
К старым складам Таннис в потемках вышла и остановилась, окинув длинные строения, что возвышались над оградой, взглядом. Сердце в груди заухало, задрожали коленки, и появилась в голове трусливая мысль — бежать. Оставить коробку вот прямо на улице и бежать.
37 
