68 
Без единого слова благодарности он взял у нее открытую банку пива и ушел с ней в глубь дома. Обернись Лукас хоть раз, он мог бы даже рассмеяться, если бы увидел, какое страшное лицо она скорчила ему вслед.
Когда он вернулся в кухню, на столе, покрытом скатертью из ее приданого, стоял ужин в привезенной ею посуде.
Он ничего не сказал ни о посуде, ни о мебели, только сел и принялся за еду, буквально загребая в рот пищу.
– Что это за шум? – поинтересовался он через минуту.
– Стиральная машина.
– Стиральная машина?
– Угу. И сушилка, – беззаботно подтвердила она. – Тони сейчас нужно много одежды. Так будет намного проще, чем возить ее каждые три дня в прачечную. Я прихожу в ужас, как подумаю, что надо будет ездить туда зимой, вытаскивая Тони на холод.
Как она и рассчитывала, Лукас сразу глянул на Тони. Эйслин оставила переноску на столе, чтобы малыш слышал их голоса и вообще присутствовал на семейном ужине. Лукас, казалось, взвесил все преимущества стиральной машины и сушилки и больше ничего не сказал.
У Эйслин заметно полегчало на сердце.
– Замечательно будет снова иметь детскую, – осторожно сказала она, накладывая Лукасу еще картошки. – Не придется больше волноваться, что Тони откуда-то скатится. Ты заметил, каким он становится энергичным? – Она вытерла рот салфеткой и застенчиво опустила ресницы. – И больше не придется класть его в нашу постель.
Она заметила, как вилка в руке Лукаса замерла. Он прожевал то, что было во рту, проглотил и отодвинул тарелку.
– Меня ждет работа. – Он резко встал из-за стола.
– Но я испекла на десерт пирог.
– Может, потом.
С упавшим сердцем Эйслин смотрела, как его широкие плечи исчезают в дверном проеме. Наверное, она должна была бы порадоваться, что ссора из-за мебели не переросла в грандиозный скандал, но расстроилась, видя, как поспешно он выходит из-за стола и избавляется от ее компании. Она ведь только начала тему постели.
Тони с самого начала пришлось укладывать спать с ними. Но Эйслин сильно сомневалась, что Лукас именно из-за него не притрагивался к ней с того самого утра в доме у Элис. За исключением открытых споров, он относился к Эйслин с полным безразличием. Он вообще очень редко на нее смотрел. А когда все-таки бросал взгляд, то в нем читалось что угодно, но не бушующее желание.
«Не то чтобы я его так уж хочу», – думала Эйслин, укладывая Тони. Но здесь на мили нет ни одного дома. Ее ночи были одинокими. Как правило, Лукас торопливо завтракал и сразу же уезжал. И она не видела его до самого ужина. Проводя целые дни в компании одного Тони, она очень хотела с кем-то пообщаться. Но Лукас так и оставался молчаливым.
Эйслин росла в доме, где не поощрялись выражения своего мнения и чувств. Но она не собиралась прожить в молчании всю оставшуюся жизнь. Она упрямо решила, что возьмет быка за рога и не позволит мистеру Грейвольфу сбегать вместе со своим мрачным настроением.
Впервые за много недель уложив Тони в его кроватку, она не пошла в спальню, а с подносом в руках направилась в гостиную. Лукас сидел на диване с какими-то бумагами – они покрывали все пространство вокруг него, перетекая на журнальный столик, – и делал заметки в черном блокноте.
Эйслин он не замечал, пока она не включила у его руки настольную лампу. Лукас поднял голову и посмотрел на нее:
– Спасибо.
– Так тебе будет лучше видно. Как ты вообще умудрился читать без света?
– Я и не заметил.
Наверное, он не хотел пользоваться еелампой, хотя и сидел на ее диване, но Эйслин воздержалась от комментариев.
– Я принесла тебе пирог и горячий кофе, – сказала она и поставила поднос на край журнального столика.
– Какой он?
– Кто?
– Пирог.
– Яблочный. Ты любишь яблоки?
– В тюрьме я научился не быть слишком разборчивым.
– Тогда зачем ты спросил? – возмутилась она.
Не обращая на нее внимания, он в рекордное время слопал принесенный кусок. Эйслин обругала себя. Надо было повнимательнее отнестись к его жажде сладкого, она явно давно не удовлетворялась. С этого момента Эйслин проследит, чтобы каждый прием пищи заканчивался десертом.
Покончив с пирогом, Лукас отставил тарелку и снова склонился над своими бумагами.
– Дела на ранчо? – поинтересовалась она.
68 
