69 
– Нет, протоколы суда. Мой клиент… – он запнулся, поскольку теперь у него уже не могло быть клиентов, – он, хм, хочет знать, стоит ли подавать апелляцию.
– И как, стоит?
– Думаю, да.
Эйслин какое-то время смотрела, как он снова что-то записывает в блокнот, потом сказала:
– Лукас, я хочу с тобой поговорить.
Он отложил блокнот и потянулся за остывшим кофе.
– О чем?
Эйслин села в углу дивана и поджала под себя ноги.
– Вместе с мебелью мне доставили и фотооборудование. И мне очень хочется снова его использовать. – Она глубоко вздохнула, играя краешком диванной подушки. – Я хотела узнать, как ты отнесешься к тому, чтобы из твоего старого трейлера я сделала темную комнату?
Он вскинул на нее взгляд, и она заторопилась, не давая ему вставить слово:
– Большой переделки там не потребуется. Раковина уже есть, на кухне. Я сама все сделаю. Представляешь, как удобно было бы фотографировать Тони и сразу же проявлять. И делать сколько угодно отпечатков. И еще можно увеличивать…
– Я не дурак, Эйслин. – Впервые за эти дни он назвал ее по имени, они оба это понимали. И, не давая им обоим опомниться, он продолжил: – Вряд ли стоило бы затевать переоборудование трейлера только ради того, чтобы побыстрее получать фотографии Тони. Что ты еще задумала?
– Я хочу работать, Лукас. Мне мало одного ведения хозяйства.
– У тебя есть ребенок.
– Просто ангел. Я его обожаю, мне нравится с ним играть, о нем заботиться. Но я не нужна ему двадцать четыре часа в сутки. Я хочу заниматься чем-то еще.
– Значит, ты хочешь фотографировать?
– Да.
– И что именно?
В этом и состояла самая большая хитрость. Самое высокое препятствие. Вопрос, которого она больше всего боялась.
– Резервацию и ее жителей.
– Нет.
– Послушай меня, пожалуйста. Пока я не увидела все своими глазами, я не представляла, какая здесь…
– Бедность, – резко сказал он.
– Да, и…
– Нищета.
– И это тоже, но и…
– Повальный алкоголизм. Отчаяние. И ощущение абсолютной безнадежности. – Он поднялся на ноги и стал сердито мерить шагами пространство перед диваном.
– Наверное, в этом все дело, – тихо согласилась Эйслин. – Безнадежность. Но, может, если я сделаю фотографии и их опубликуют…
– Это не поможет, – рубанул Лукас.
– Но и не повредит. – Она вскочила, рассердившись, что он убивает ее идею, даже толком не выслушав. – Я хочу это сделать, Лукас.
– Своими чистыми ручками барышни-англо?
– Ты тоже англо!
– Я об этом не просил! – заорал он.
– А все остальные англо, включая меня, – монстры, да? Почему же ты не поднимаешь на смех работу Джина?
– Потому что он не позер и не пламенный либерал, желающий всех нас осчастливить.
– Значит, ты думаешь, что я именно такая?
– А ты не думаешь, что твоя благотворительность выглядит лицемерной забавой?
– С какой стати?
– Ты живешь во всем этом. – Взмахом руки он обозначил дом с привнесенными ею красотой и удобствами. – Я всегда презирал индейцев, которые наживаются на других. Они забыли, какого цвета их кожа, и жили как англо. А сейчас ты делаешь меня одним из них.
– Это неправда, Лукас. Никто даже по ошибке не примет тебя за того, кем ты не являешься. – Он повернулся к Эйслин спиной, но она поймала его за руку и развернула обратно. – Ты выбиваешься из сил, чтобы быть индейцем. Ты разве что раскраску на лице не носишь и не выходишь на тропу войны, а так ты делаешь все, что можешь, чтобы тебя считали плохим, но очень храбрым индейцем. Несмотря на твою кровь англо. А может, именно из-за нее. – Эйслин вдохнула воздуха и с жаром продолжила, теперь уже ближе к теме:
– Благодаря тебе я узнала, как сильно раньше ошибалась. Я думала, что у индейцев есть и душа, и сердце. Что они обладают и состраданием, и мужеством, и дерзостью. – Она ткнула его в грудь указательным пальцем. – Тем, чего у тебя, Лукас Грейвольф, никогда не было и не будет. Ты никому не сочувствуешь, это для тебя признак слабости. А я думаю, в ослином упрямстве больше слабости, чем нежности. Подозреваю, что ты даже не знаешь, что это такое.
– Я способен на нежность, – ответил тот, защищаясь.
– Да неужели? Я ведь твоя жена, но ни разу не видела от тебя ничего подобного.
69 
