очень нудно 
100 
– И давно ты здесь обретаешься?
– С лета.
Крупяная каша обжигала нёбо и вкуса не имела, но я заставляла себя тщательно пережевывать ее, стараясь отрешиться от иных, куда более привлекательных запахов.
Всхрапывала лошадка, что-то напевал Гирко, и громко стучало его сердце.
– Скажи, Аану… – Он не спешил садиться, но, скинув тяжелую волчью доху, кружил по поляне. В глубоком снегу оставались пробоины следов.
Я же следила за гостем.
– Скажи, Аану… – Остановившись, Гирко мазнул по мне взглядом и поспешно отвернулся. – Не видала ты тут, часом, человека…
– Видала. И вижу.
– Кого?
– Тебя.
Он хохотнул, показывая, что понял мою шутку.
– Нет, не меня, другого…
– Какого?
Каша остывала и застревала в зубах. А вопросы мне не нравились.
– Людей здесь много. Охотники вот… – Я отставила миску, раздумывая над тем, что пришла пора распрощаться с гостеприимным чужаком. – Или странники…
– Странники, значится… Дорога ведет, дорога прядет, а уж куда выведет… или на кого… – Гирко принял миску, которую я вернула с поклоном. – Тот, о ком я спрашиваю, черноволос и черноглаз. Он невысок, не выше меня. И шапки не носит, а волосы в семь кос заплетает. Видела такого?
– Нет, не попадался.
– Точно?
– Я бы запомнила.
Я поднялась. Светлыми стали глаза Гирко, и застыла улыбка на его лице.
– Погоди, Аану. – Он вдруг оказался рядом и схватил меня за руку, сжал, еще не причиняя боли, но показывая – способен и на нее. – Не спеши, гостья нежданная. Значит, не видела?
Смазанные барсучьим жиром пальцы легли под подбородок, заставляя задрать голову.
– Нет.
– Плохо. – Гирко уже не улыбался – скалился, оттопырив нижнюю губу. – Тогда не встречала ли ты, часом, башни – старой, белой… Горела она, но, обгорев, стоять осталась.
– Нет.
– Врешь, – с тем же оскалом произнес Гирко.
– Отпусти.
Я рванулась, но он держал крепко. Смотрел. Рассматривал.
– Ты красивая… – Гирко откинул капюшон и провел большим пальцем по шраму. – Попорченная слегка, но все равно красивая.
Его пятерня вцепилась в волосы и дернула.
– Значится, не видала башни?
– Нет.
Он тянул, заставляя меня запрокинуть голову.
– Знаешь, как про баб говорят? Волос долог, ум короток, а памяти вам боги и вовсе недодали.
Гирко вдруг оттолкнул меня, но поводок собственных волос не позволил отступить далеко. Подножка. И я оказываюсь на снегу. А Гирко наваливается сверху, всем своим весом к земле прижимая.
– Сейчас… сейчас… – Его колючая борода царапает мне шею, а пальцы свободной правой руки сжимают грудь. – Поиграем…
Я пытаюсь выскользнуть, а он лишь смеется. Отпускает и наваливается. Давит. Елозит влажными губами по лицу, дышит перегаром, табаком, дымом и недавно съеденной кашей. Оставляет на щеках мокрые следы.
– Пожалуйста…
От страха и отвращения я замираю, теряя способность дышать. Повторяю только:
– Пожалуйста, пожалуйста…
А Гирко сопит. И кусает меня за шею, впивается в ворот платья, рвет… Платья, которое привез мне Янгар, чтобы я осталась человеком.
И страх уходит.
– Отпусти! – Я вижу ошалелый, масляный какой-то взгляд.
В этом человеке нет безумия: он знает, чего хочет, и идет навстречу желаниям.
Ему плевать, что он причинит мне боль.
Ему хотелось бы ее причинить.
– Ты… перестань. Ишь вылупилась! – Гирко отстраняется и бьет меня по губам. – Прекрати!
Я вижу его душу, не больную, но подгнившую, как яблоко, которое слишком долго лежало на земле. И на подмокших ее боках уже проступают бляшки плесени.
– Зенки закрой, не то хуже будет…
…Жена Гирко его боится. И он поддерживает в ней страх пощечинами, тычками, ударами ремня по спине и животу. Всегда неожиданными. Никогда без причины. Но ей не удается угадать эту причину.
Он бережет ее лицо и руки, ведь соседи считают его хорошим мужем, заботливым. А она никогда не откроет рта, чтобы рассказать правду. Страха в ней слишком много.
И он выел красоту жены, состарил до поры. И ее же сделал виноватой.
– Дура криворукая, – говорит он, всегда шепотом, ласково даже, а потом бьет – исподтишка, наотмашь. И жена падает, привычно сжимаясь в комок. Она давно уже не плачет, слезы его только раззадоривают. Ему не хватает их, Гирко чувствует себя обманутым и снова бьет, уже словом. Он высмеивает женщину, наслаждаясь беспомощным растерянным выражением ее глаз.
100 
