28 
– А ты – убийца. И что теперь?
– Я не хотел его убивать.
– Да ну?
Варг вытащил бубен из складок плаща. Сухие пальцы коснулись кожи, порождая звук глухой, тягучий, не то стон, не то крик.
– Я много думал с последней нашей… неудачи, – Варговы слова мешались с песней бубна. И рисованные красным фигурки плясали, грозя спрыгнуть с оленьей шкуры. – У нас… у вас ничего не выйдет. И стоит ли пытаться? Мучить их. Себя. Чего ради? Ты назвал меня убийцей. Но вы – хуже. Смерть – это милосердие.
– Мне вот что интересно, ты его жалеешь или себя? – поинтересовался Курганник.
Бубен уже не гудел – плакал в руках Варга, вертелся, желая вырваться, выскользнуть, полететь с горы прочь от хозяина.
– А ты сам? Ты же не о людях беспокоишься. Тебе на людей плевать. И на мальчишку тоже. Так в чем же дело? Дай, угадаю? Вы решили попробовать снова? – Варг двигался по кругу, не отдаляясь и не приближаясь к Курганнику. Земля хватала за ноги, но пока мягко, играючи. – Мало вам неудач? Мало…
Дрожали рисованные звезды, а с ними и древо миров, и сами миры со всеми существами, чья пляска теперь отдавала безумием. И падал с белой шкуры снег, а новорожденнй ветер подхватывал его, разнося окрест.
– Мертв Ниффльхейм. Льды покрыли русло Хвергельмира. Двенадцать потоков еще поят снега, но скоро иссякнут и они. Тебе ли не знать, Предвечный?
– Мне знать, – тонкий и острый, как шило, язык Курганника мелькал с непостижимой скоростью, вытягивая из яйца белок. – И потому говорю – смирись. У каждого своя дорога. Так иди же. Или хотя бы утихни, и тогда я забуду, что видел тебя здесь, марин приемыш.
Разломив яйцо пополам, Хаугкаль выкатил желтый шар прямо в глотку и смачно зачавкал.
– А может, это тебе отступить следует, Предвечный? – Варг легко пересек незримую черту, и камень под его ногой подернулся инеем. – Подумать хорошенько…
– Над чем?
– Над тем, не поиздержался ли ты силенками.
– На тебя хватит.
– Ой ли… слаба земля стала. Больна. Отравлена, а то и вовсе мертвая. А ну как позовешь ее, а она не услышит? Что делать будешь? Может, не воевать тебе надобно, а прятаться? Сидеть смирно в кургане своем да хранить то последнее, что еще жизнь дает? Тогда, глядишь, и не заметят, и не отберут…
Он вырвал скорлупу из лапы Курганника и раздавил. Сквозь пальцы посыпалась та же ледянистая труха. И бубен закричал, вынуждая сосны кланятся, выкручивая ветви, ломая стволы. Земля покрывалась грязевыми нарывами. Трескалась. Молила о пощаде.
– Тебя мне бояться, младшенький?
– А хоть бы и меня.
Зашипели, закивали собольи головы:
– Ты старый… старый…
– Такой старый, что и не упомнить уже, – согласился Варг с соболями, слизывая труху с пальцев.
– Врешь, Безымянный. Врешь, Беззаконный. Ой и врешь. Помнишь. А то и я напомню.
Когтистые пальцы сомкнулись на запястье Варга, дернули в жирную землю. И выпал бубен из онемевших пальцев, а рот, готовый изречь не то заклятье, не то крик, залепило грязью. Потекла она по трахее, разлилась по бронхам, забила сырой глиной легкие и оттуда уже отравила жизнью каждую клетку.
Горел Варг. Кричал. Но крепкие сосновые корни оплели руки и ноги, сковали грудь и проросли внутрь, в землю. С соком древесным память входила в немертвое тело.
И была она горька.
Видел Варг, как плясала простоволосая женщина на прибрежных камнях, море кляла и ветры звала. Ласкали ее ледяные руки, и она отзывалась на ласку хрипом. Беспамятной, замерзшей до синевы нашли ее. Женщина плакала, клялась, что видела бога.
Не верили: не было в тех землях богов, одни лишь волки.
– Волчья невеста, – шептали ей в спину. И мальчишки кидались сухим козьим навозом.
А она улыбалась лишь: верила памяти.
Видел Варг и то, как появился он на свет в грозовую ночь. Как взяла его повитуха на руки и поднесла к огню, как упал и отполз огонь, страшась младенца.
– Беда будет, – сказала ведьма лесная. – Волчье дитя.
Была беда. Пришла с весною лютой, мокрой. Гнили снега под слабым солнцем, поили скудно реки, не отпускали землю, а то и, вдруг опомнившись, сковывали снежными панцирями.
Голод шел. Пританцовывал. Тряс дырявыми шкурами, костями звенел, дань собирая.
Выли волки, кружась у деревни.
Выли люди, людей теряя. И страх позабыв, рубили мертвецов и трэлей-рабов, кидали в котлы, наесться силясь. Не наедались, только безумели.
28 
