очень нудно 
29 
Тогда-то и вынесли его к старому молнией меченому валуну, уже помнящего, уже понимающего, но еще беспомощного. Бросили. Сбежали. Молились богам, но разве было тем дело до людей?
Да и какие боги на Волчьем камне?
Вот и на его крик откликнулась мара-сноходица. Пришла она, обняла туманом, приникла губами ледяными, высосала до донышка и страх, и боль, и все, чего было в нем. Убить бы могла, но не стала.
– Хорошенький какой, – сказала она, поднимая младенца. – Сладенький… тепленький… мой?
И когда клекочущей вороньей стаей другие пришли, Мара зарычала.
– Мой!
Стара она была, сильна, и отступила стая. А он, прильнув к груди, спал сладко. Мара растила его, туманом пробираясь в дома, вымучивая женщин и коров, принося сначала прогорклое злое молоко, а после и свежую кровь. И то, и другое казалось Варгу сладким…
Как снег.
Варг очнулся на вершине того самого холма. Он лежал на плаще из мертвых соболей и был бессилен, как никогда прежде. Но жив! Знание это наполнило его холодной злой радостью.
Силы вернутся.
– Ничего-то ты не понял, Варг-нойда, – сказал Курганник, который сидел тут же, на камне, словно бы ничего и не произошло.
Он вертел бубен, поворачивая то одной, то другой стороной, пробуя на прочность.
– Ну так объясни! Объясни мне! Ты же можешь… ты знаешь точно!
Но объяснять не пожелали. Кинули бубен к ногам, не то подарок, не то подачка. И дали совет:
– Отступись от мальчишки.
– Нет! – силы возвращались, прежнее спокойствие тоже.
Не отступит. Не даст над собою власти.
– Значит, воевать станешь? – Курганник зевнул. – И чего ради?
– Ради себя. Для начала.
Варг запрыгнул на медведя и свистнул так, что сосны покачнулись.
– Ну повоюй. Авось, полегчает, – тихо сказал Курганник.
Второе яйцо он проглотил целиком и заурчал, довольный, сытый. Прислушавшись к ночи – подходящая стояла – Курганник повернулся вокруг себя и трижды хлопнул в ладоши.
На самой окраине города земля треснула, раскрылась, будто старая рана, и выплеснула не гной, но рыжую грязь, перемешанную с детскими костями.
Глава 6. Взрослый разговор.
Спал доктор Вершинин беспокойно. Ему давно не случалось видеть снов, а теперь не просто видел – жил во сне, только не собой, а тем самым главврачом в старомодном халате с завязками на спине. Он шел по коридору больницы, дышал камфорой, формалином и венгерской сиренью, лиловые кисти которой заглядывали в раскрытые окна палат.
Было жарко. Беспокойно.
– Доктор… – на пути вдруг возникла дама. В наряде с широкой юбкой, она походила на куклу, которую бабушка Вершинина усаживала на заварочный чайник. И лицо у дамы было кукольное, фарфоровое, с неестественно розовыми щеками.
А вот круглые очочки на этом лице смотрелись нелепо.
– Он ведь поправится? Он поправится?
Дама терзала белый платочек и все спрашивала и спрашивала. Вершинин понятия не имел, о чем она спрашивает, но ответил:
– Все в руках Божьих.
Как только сказал, так сразу очутился в крохотной комнатушке с белыми стенами и круглым окном. Свет, в него проникающий, падал аккурат на крест, прибитый над кроватью. Он гляделся несуразно огромным и даже пугающим. Но Вершинина занимало не распятье, а больной.
Мальчишка. Лет четырнадцать. Голова перебинтовано. Черепно-мозговая травма? Иных повреждений нет – Вершинин знает это совершенно точно. Разве что шрам под левой ключицей, такой занятный шрам… такой знакомый шрам… Вершинин наклонился, чтобы приглядеться к этому шраму, но выпал из сна.
В другой сон.
Здесь снова была больница, рыжая восточная стена, которая, правда, выходила не на автостоянку, а на кладбище. Шел дождь, но небо оставалось ясным. Вершинин стоял, запрокинув голову, и глотал капли, соленые, как слезы. Плакали монашки, громко, навзрыдно.
Крестились.
Крестов на кладбище целый лес, вырастают из земляных холмиков, блестят нарядно.
Пусть их.
– Господи спаси… господи спаси…
Карлик в черной кожанке прячется под дамским зонтом. Зонт ярко-зеленый, как кладбищенская трава.
– Я тебя видел, – говорит Вершинин карлику. – Ты клоун. Из цирка.
Карлик скалится и стреляет из огромного нелепого нагана.
29 
